затянул Васька Ус высоким тенором.
подтянули сидевшие за столом, а там и гребцы подтянули, и песня полилась свободная, широкая, как сама Волга.
— Верно, детушки! — закричал опьяненный вином и песнею Разин и громко подтянул:
— Ох, верно!
Стенька упал в подушки и обнял княжну. Шапка его слетела с головы, и густые волосы закрыли его лицо. Он отмахнул их нетерпеливым движением.
окончилась и замерла песня, а с нею вместе и Стенька, прильнувший губами к щеке своей красавицы. Среди пьяных вдруг послышались голоса:
— Неправедно, атаман!
— Чего нас дразнишь?
Разин отшатнулся от девушки и мутным взором обвел кружок:
— О чем шумите? Что неправедно?
— А то, — заговорил Ус, — что с девкой хороводишься.
— Нам не велишь, а сам бабничаешь!
— Небось Култябку велел за бабу утопить! — сказал Хлопов.
— Обабишься и нас покинешь. Ну ее!
Стенька Разин вскочил на ноги.
— А и ну ее вправду! — вскрикнул он и вдруг нагнулся, ухватил красавицу за косу и за ноги, взмахнул и бросил в Волгу.
Она пронзительно вскрикнула и с плеском упала в воду. Пораженные казаки подняли весла. Девушка кричала и боролась в воде, тяжелое платье несколько минут ее поддерживало, потом вдруг опустилось и потянуло за собою.
А Разин громко говорил, махая рукою:
— Гой ты, Волга-матушка, река великая! Много ты дала мне злата, серебра, много всякого добра! Оделила меня честью, славою, словно мать с отцом! А я еще ничем не благодарил тебя. На ж тебе красотку на подарочек!..
Он обернулся к своим есаулам:
— Ну, вот вам! Обабился атаман ваш, сучьи дети?
— Славно, батько! Нет лучше казака на всем свете! — закричали все пьяными голосами.
— Псы вы! — вдруг заорал Стенька во весь голос и, упав на подушки, закрыл голову руками.
— Пить! — прохрипел он через минуту.
На другой день с утра закипела работа у казаков. Одни торопливо разгружали свои струги, вытаскивая из них все добро на остров, другие осторожно отводили в сторону девять удержанных за собою стругов.
Тем временем воеводы сговаривались.
— Так отпустить их никак нельзя, — говорил Прозоровский, — я им напоследок слово скажу, а ты, князь?
— Уволь, князь, от проводов! И тебя одного довольно! — перебил его Львов.
— Чего так? Чай, и ты воевода, да еще войсковой начальник!
— Недужится мне, князь! — ответил Львов, который все еще боялся за свою дареную шубу.
— Ну, так ты человека сыщи их до Царицына проводить, а потом наказ напиши, чтоб до Паншина их стрельцы проводили.
— Это можно! Я Леонтия Плохово пошлю. Малый дошлый!
— Ну его так его! Расскажи, что ему делать надоть.
— Да что же? Проводить, да потом вернуться нам сказать. А мы уж сами отпишемся.
— Ну и то, скажи ему!..
V
Ранним утром четвертого сентября астраханцы опять толпились по берегу Волги у пристани, на этот раз смотря на проводы удалых казаков. В толпе преобладали теперь ярыжки, бездомные и посадские.
Длинной лентою выравнялись вдоль берега казацкие струги, и впереди всех, у самой пристани, атаманский 'Сокол'.
Стенька Разин, со всеми есаулами в дорогих нарядах, стоял без шапки на пристани, а воевода, князь Прозоровский, окруженный боярскими детьми, дьяками и приказными, важно, наставительно говорил ему:
— Помни же, атаман, царь милует до первой прорухи. Тогда уж и не жди пощады! Все попомнится! Иди со своими молодцами тихо да мирно, у городов не стой, бесчинств не чини, а ежели к тебе государевы людишки приставать станут, к себе не бери их. Нашего наказного не забижай, а слушай! Вот он тебя до Царицына проводит, жилец наш Леонтий Плохово. Сильно не пои его, чтоб разуму не лишился…
В синем армяке, в суконной шапке, высокий и статный, с черной окладистой бородою, вышел из толпы Плохово и стал обок Разина.
Тот исподлобья взглянул на него и усмехнулся.
— В мамушки к нам, выходит! — сказал он. — Что ж, милости просим!
— Так помни, атаман, — еще раз наставительно произнес князь-воевода, — а теперь — с Богом!
Он протянул руку, думая, что Разин поцелует ее, но Разин только тряхнул головою и сказал:
— Благодарим за хлеб, за соль! Коли в чем я али мои молодцы провинились, не осуди, князь! — и, надев шапку, он махнул своим есаулам.
Все ватагою взошли на струг.
