плечу и говорили:

— Пошалил, Степан Тимофеевич, и будет! Теперь царю правь, а мы за тебя во как царю отпишем!

— Спасибо на добром слове. Мы все хотим честью, — отвечал Разин, — надоело разбойство это. Казна есть! А мы царю-батюшке всегды прямили. Теперь ему островами поклонимся, что на море взяли.

— Так, Степан Тимофеевич, так!

— Здоровье царя-батюшки!

— Теперь ты ко мне на пир! Мой черед, — лепетал князь Львов.

— К нам, на струги, милости просим! — отвечал Разин.

А тем временем по всей Астрахани рассыпались удалые казаки, наполнив царевы кабаки и тайные рапады. Не считая, они сыпали из карманов деньги, братались с мещанами, посадскими и стрельцами, и скоро пьяное веселье разлилось по всем улицам и площади.

— Гуляй, казацкая душа! — орал пьяный казак, обхватив за шеи двух посадских. — У нас, братики, так: пей, пока ноги держат! Заливай! Грицько, ты куда, вражий сын?

— А туточко, бают, девчины есть! — ответил на бегу другой казак.

— А и мы ж з ним!

На базаре у канавы, распивая огромную баклагу, стрелец говорил с казаком:

— И пойду я к вам. Ей-Богу, пойду! Здесь что. Жрешь толокно, денег не дают, а службу неси. Ну их!

— Пожди трохи, — отвечал казак, — мы еще с батькой назад придем, тогда иди!

— И пойду! Вот тебе крест!

— Тогда и иди! — твердил казак.

Уже небо вызвездило и месяц поднялся, когда казаки вернулись на свои струги. Пьяного Стеньку внесли на его «Сокола» и под дружные удары весел отчалили от пристани.

— До завтра, молодцы! — кричали им с берега.

— Да завтра! — отвечали казаки.

Струги тихо поплыли по озаренной луною реке, и скоро среди ночной тишины до города донеслась дружно подхваченная песня:

Песня росла, ширилась, а потом стала доноситься глуше и глуше и замерла… Полупьяный народ стоял на берегу словно зачарованный. Песня взволновала всех; в ней слышались воля, молодечество, бесшабашная удаль.

Сидят все словно в остроге, прикрепленные к дому, к лавке, к молодой жене, а те соколы — никого не знают. Весь свет для них!..

— Эх, и житье привольное! — громко выкрикнул пьяный ярыжка, и в толпе ответили ему сочувственным вздохом.

Астрахань словно захмелела, так закружили ее казаки. С раннего утра приезжали они в город, привозили с собою награбленное добро и продавали его на базаре, с пьяных глаз отдавая за ту цену, которую давали им хитрые купцы.

Дорогие персидские ткани, ковры и шали; золотые, серебряные цепи, ковши и кубки; камнями усыпанные чепраки и седла, ружья, пистолеты, кинжалы и сабли — все продавали казаки охочим людям, и на базаре с утра уже толпился народ.

Нередко в толпе показывался и сам Стенька Разин; вокруг него тотчас собирались нищие и кричали:

— Батюшка, помоги! Батюшка, милостивец, не оставь!

И Разин бросал в их толпу горстями серебро и золото.

— Здравствуй, батюшка! — кричали ему в следующий день встречные ярыжки, пьяницы, голь кабацкая и падали ему в ноги…

До полдня шла торговля, а там распродавшие добро свое казаки шли по кабакам и начиналась гульба до вечерней темноты.

Высыпала на улицы голь кабацкая, холостые мещане и посадские, стрельцы и ярыжки, и стон стоял по городу от пьяного веселья. Мирные жители прятались по домам, запирали дубовые калитки, задвигали окна ставнями и испуганно крестились при каждом крике.

— Пей за здоровье батюшки нашего, Степана Тимофеевича! Пей, собачий сын! — орал казак, поймав на улице испуганного дьяка.

— Не могу, милостивец! С ног упаду! — молил дьяк.

— Пей! Не то с чаркой в глотку забью! — кричал казак, и испуганный дьяк тянул неволей водку.

— А то: не могу! — уже добродушно смеялся казак и шел, пошатываясь, дальше.

На площади составлялся круг. Откуда-то брались запрещенные скоморохи, гудела волынка, сопели, и казаки плясали, выбивая ногами частую дробь.

Воеводы словно показывали пример черни.

То у них по очереди пировал Стенька Разин с казаками, то они шли к нему на струг и каждый раз возвращались с дорогими подарками, которыми оделял их щедрый Разин.

Может, потому и были так снисходительны к нему корыстные воеводы. Почти ни в чем не решались они перечить Разину, и даже не посмели отобрать у него царских аргамаков, а не то что награбленный у Мухамеда товар или лишнюю пушку.

Наступал вечер, теплый, летний, южный. Стенька Разин со своими любимыми есаулами, Ивашкой Хохловым да Ваською Усом, садились на струг под пышный балдахин, на богатые ковры и подушки, а прочие казаки на весла, и медленно плыли к своему стану, часто чтобы вновь бражничать.

Стенька Разин был истый казак своего времени, для которого пьянство составляло как бы культ. Созвав есаулов своих, он нередко до зари продолжал брашну.

Но в промежутках этого сплошного пьянства и Стенька Разин, и воеводы думали о деле.

— Чего это они, вражьи дети, держат нас столько, — говорили иногда есаулы, — мотри, худо бы не было!

— С нами-то? — удивлялся Разин. — Али они белены объелись. Небось воеводы у меня во где! — и он показывал свой сжатый кулак. — Куда хочу, туда верчу!

— Ты, атамане, им всех стругов-то не отдавай, — сказал однажды ему Васька Ус, — неровно нам занадобятся.

— Тоже нашел дурака! — отвечал ему Разин. — Я для себя девять стругов оставил, так и князю