увеличенного в размерах. Иногда это увеличение было приятным и теплым, как если бы он стал рекой, впадающей в море. Чаще оказывалось неприятным и далее отвратительным, словно вдруг выросли огромные зудящие конечности, которые нет возможности почесать. Иногда ощущалось как ужасное и калечащее бремя, как гигантский паровой молот, медленно бьющий по голове. Два раза происходило невероятное: ощущение парения накладывалось на паровой молот — и Таллис терял сознание.

Он никому не рассказывал об этих явлениях. Считал, что они принадлежали совсем к иным сферам, чем те, откуда к нему приходила сестра. Или фантом, казавшийся ему сестрой. Они были могущественными и сильными, огромными, прохладными, со здешним миром не связанными. Ее посещения были загадочными и часто даже таили в себе угрозу, хотя не исключено, что она защищала его от чего-то гораздо более страшного. Скажем, спасала от каких-нибудь искушений. Это казалось вероятным, потому что, и проявляя себя безупречно, он твердо знал, что его заслуги тут нет. Может ли некто защитить другого от зла, и если так, то способен ли уберечься от тьмы сам защитник? Это он тоже уже не пытался осмыслить. Она приходила только в тех ясных и ярких ночных видениях. Но иногда вдруг начинало нарастать ощущение ее присутствия в доме, и с чувством страха, смешанным с ожиданием, он раскрывал двери в пустые комнаты. Но там таились другие видения: мелкие бесы, осколки, мусор, способные вызвать лишь преходящее раздражение. Иногда они даже забавляли. Когда приходили другие видения, эти исчезали, но, возвращаясь, раздражали его с удвоенной силой. Главнейшие опасности, подстерегавшие его душу, были бесформенны.

— Ну, похоже, что все перевезено. Спасибо, — сказала Морган.

Они смотрели друг на друга, стоя по разные стороны от груды ящиков.

— У тебя очень милая квартира.

— Совсем дешевая, — отпарировала она.

— Я хотел сказать: ты все очень мило устроила.

— Эта тачка не дает мне пройти.

— Виноват.

— Если ты скажешь «виноват» еще раз, меня вытошнит. Таллису представлялось вполне естественным привезти вещи на ручной тележке. Он часто пользовался этим средством транспорта. Нередко перевозил так чью-нибудь мебель. Но в глазах Морган это, конечно, выглядело иначе, и ему следовало подумать об этом. Неужели он в самом деле хотел смутить ее, вызвать сочувствие или стыд?

— И чем же ты занимался, Таллис, после нашей последней встречи?

— Ничем особенным. Все как обычно. То одно, то другое.

— Как и в старые времена. Ну расскажи, например, что ты будешь делать сегодня?

— Пойду на собрание студентов-волонтеров, они собираются красить дома. Потом есть один человек, которого только что выпустили из тюрьмы. Потом заседание Объединенного церковного комитета, там вопрос проституции. Потом у меня занятия. Потом меня попросили выступить на встрече с абитуриентами в школу для подготовки к работе в полиции, потом я должен написать…

— Хорошо-хорошо, достаточно. Не понимаю, как ты все это выдерживаешь. Ведь это смертельная скука. А пользы приносит минимум Ты взваливаешь на себя слишком много, а в результате не справляешься ни с чем. Разве не так?

— Так.

— Я вижу, ты нарядился. Это ради меня или ради Объединенного церковного комитета?

— Ради тебя. — Таллис был в чистой рубашке и, в порядке исключения, в галстуке.

— Ты выглядишь так, словно даже побрился. Но руки все-таки грязные.

— Вино… Я выгребал все эти вещи из твоей комнаты. Там было ужасно пыльно. Я собирался их вымыть.

— Из моей комнаты?

— Из той, где были твои вещи. С завтрашнего дня я сдал ее. — Господи, он же забыл. Надо будет еще найти время заглянуть на барахолку и купить что-нибудь из подержанной мебели. Комната ведь сдана как меблированная.

— Гляди-ка, оказывается, ты не терял времени.

— Мне нужны деньги, — сказал Таллис.

— Опять подкапываешься под меня?

— Нет, — раздраженно ответил он. — Я просто очень устал. Если не возражаешь, я вымою руки.

Пройдя в ванную, он закрыл за собой дверь и прижал ладони к глазам. Эта нервная агрессивная перебранка хуже любого холодного молчания. Почему он не проявил спокойствия, мягкости, красноречия, воли и всех других замечательных качеств, которых решил держаться? А теперь еще удручающе неуместно зажглось физическое желание, и его настойчивость может просто свести с ума. Телесная тяга к Морган, и та сделалась ненормальной, замешанной на сумбур и горячку мыслей. Если б ему удалось вернуть простоту и нежность былых дней! Он постарался серьезно рассмотреть себя в зеркале, но глянувшее на него отражение было безумным и нелепым. Он принялся рьяно плескать в лицо холодной водой. Вспомнил, что надо вымыть руки. Вытираясь, оставил на полотенце грязные пятна. Вернулся в гостиную.

Квартирка была простой, но приятной, с викторианскими креслицами, веселыми пестрыми подушками и сходного рисунка, хотя и другого цвета занавесками, чистым, простого плетения ковром на полу, маленьким столиком с откидным верхом и элегантным, обитым прямоугольником потертой красной кожи письменным столом у окна. Стопка писем Морган была аккуратно придавлена каменным зеленым с зернистыми вкраплениями пресс-папье. На белом книжном шкафу — ваза с фрезиями.

— Выпей что-нибудь, Таллис.

— Нет, спасибо, мне нужно… А впрочем, да.

— Выпьешь джину? Другого ничего нет. Да и разбавить можно только обычной водой. Вот, держи.

Стоя посреди комнаты со стаканом в руках, Таллис со всех сторон был зажат коробками. Постарался чуть отодвинуть одну из них носком ботинка, но оттуда сразу посыпалась масса каких-то странных вещей. Морган, сидя на письменном столе, покачивала ногой. На ней было полотняное голубое без узоров платье, на шее — ожерелье из янтаря. Взгляд Таллиса упал на янтарные бусы.

— Да, кстати, спасибо, что прислал бусы, — сказала Морган. — Я собиралась поблагодарить в письме, но было столько дел с переездом.

— Угу.

— Скажи что-нибудь, Таллис.

— Что ты собираешься делать?

— Ничего.

— Это единственное, что невозможно в нынешней ситуации.

— Я имею в виду блистательное ничто. Я собираюсь отдаться событиям, как пловец отдается волнам.

— У меня нет настроения говорить метафорами, — сказал Таллис. — Ты хочешь развода?

— Нет, не особенно.

— Ты хочешь ко мне вернуться?

— Нет, не особенно. Все теперь будет иначе. Думаю, я начну жить по-новому. Почему бы и нет, в конце-то концов? Ведь есть столько способов жить. У тебя кто-нибудь был, пока я отсутствовала?

— Нет, только фантазии.

— И в доме нет никого, тебе близкого?

— Только папа и Питер.

— Ты знаешь, что я возила Питера в Кембридж? — Да.

— И теперь все в порядке. Питер готов хоть танцевать под мою дудку.

— Похоже, что так. Но будь осторожна.

— Питер нуждается всего лишь в капельке любви.

— Нет, Питер нуждается в море любви. Не затевай никаких игр с Питером, если ты не готова дать ему много.

— Однако я уже одержала победу там, где ты проиграл. Пожалуйста, не смотри так угрюмо.

— Не затевай игр с Питером, если ты не готова связать себя с ним продуманными и серьезными