Склонный к самоиронии архимандрит М. посмеивается над своим былым неуемным юношеским энтузиазмом: в чине послушника он с жаром хватался за любую работу: вот перекидаю эту кучу дров, Господь освободит от гневливости, выкрашу забор, исцелит от чревоугодия, начищу картошки, простит осуждение… о сокровенном поучении он тогда не думал, но ведь всякое исполнение обязанности есть служение Богу[631] и без плода не остается – о. М., похоже, вырос в настоящего молитвенника.

Ничего нет дурного в опубликованном церковной газетой честном признании молоденькой игумении: хлопот невпроворот, но бегать по инстанциям мне легче, чем молиться. Деятель пусть делает, а то потеряет и то и другое, говорит преподобный Марк Подвижник; в конце концов, усердие принимается смотря по тому, кто что имеет[632] .

Романтические подружки К. и Е., начитавшись современных афонских подвижников, постановили молиться ночами; кончилось пожаром и скандалом, т.к. «враг навел сон» и от свечки, прилепленной к стене, загорелись обои; спортивный азарт непременно протянуть пять, семь, десять четок, неважно в полусне ли, отупении, забвении, выдает неразумную кипучую жажду в кратчайшие сроки, поднажав, освоить сладостное художество.

Никому не удавалось перепрыгнуть разом все ступени лествицы, ведущей к совершенству. В большинстве случаев преждевременные исихастские порывы завершаются ничем: труд упорный, не приносящий ожидаемого результата, и в самом деле тошен. Потому умные пастыри предписывали поначалу долгое вычитывание канонов, акафистов и богослужебных текстов по книгам, как необходимую школу молитвы[633] , ради тренировки внимания и терпения. Митрополит Антоний Сурожский вспоминал о шестичасовом правиле, назначенном ему в юности духовником; может быть благодаря этому опыту впоследствии он умел мгновенно концентрироваться и «уходить под кожу» среди суеты и многолюдства.

Розовая мечтательность преодолевается властью реальных обстоятельств и первыми смутными догадками о законах духовного развития. Мать И. чудом удержалась в монастыре, пройдя все стадии болезни: изобретательно уклонялась от послушаний, ненавидела всё, препятствующее мысленным упражнениям, злилась, изгоняя нарушителей уединенной тишины – я хочу молиться! – пока однажды не поняла, что именно это я хочу и есть непроницаемая медяная стена, о которую разбиваются усилия, втайне питаемые тщеславной жаждой испытать описанные в книгах высокие состояния, восторги, слезы, сияние икон. Хорошо еще, если мистические опыты заканчиваются бегством, отказом от противоборства [634], а не полным разорением, душевным опустошением и мраком, а то и психическим повреждением.

Духовник отец П. в назидание повествует о себе самом пятнадцатилетней давности, когда начинал иноческий путь: ходил отрешенным лунатиком, закатив глаза и теребя четки, не ел, не пил, не спал. Добравшись до кошмаров и видений, вместе с леденящим ужасом испытывал удовлетворение: шутка ли, сравнялся страхованиями с великими; хотели уже везти в дурдом, но тут наткнулся он у святителя Игнатия на описание прельщенного, узнал себя и, слава Богу, протрезвел.

Может ли увенчаться добром дерзкое намерение не снявши сапог[635] предстать перед Владыкой и беседовать с Ним без посредника[636]? Когда в египетском скиту начинающий подвижник, получив у старца Ивистиона благословение на сердечную молитву, счел нужным проконсультироваться еще и у Пимена Великого, святой отменил правило, заметив: «авва и делание его на небе с ангелами; утаилось от него, что мы с тобой на земле и в страстях»[637].

Отцы, учившие молитве, не рекомендовали возводить кровлю раньше фундамента, т.е. приступать к умному деланию прежде очищения покаянием. 96 советов новоначальному монаху преподобного Ефрема Сирина не содержат ни слова о молитве; все они морального характера и призывают не лгать, не лукавить, не распускать языка, не любопытствовать о чужих пороках, не хитрить, терпеть недостатки ближних, остерегаться ненависти и зависти к преуспевшим, подчиняться старшим, не превозноситься, не злорадствовать, не жалеть себя, хранить верность Богу и монашеству[638]. Преподобный Нил Синайский в послании к монаху Агафию о молитве также пишет больше о милосердии, покаянии и сострадании; и другой преподобный Нил, наш, Сорский в своем Уставе говорит преимущественно о рукоделии, труде, нестяжании, помыслах, очищении души и меньше всего о молитвенных упражнениях и нетварном свете.

По наблюдению святого Исаака Сирина, высокого преуспеяния в молитве удостоивается один из десяти тысяч; не потому ли, что, как свидетельствуют патерики, нравы всегда были несоизмеримо ниже евангельской нормы. Все знают историю о двойном самоубийстве в женском монастыре Мен, когда утопилась инокиня, затравленная клеветой, а следом от угрызений совести повесилась виновница, пустившая сплетню. Между тем обитель славилась «строгостью правил, чистотой учения и примерной святостью жизни». Не менее известна повесть о блаженной Исидоре юродивой, единственной из четырехсот (!) сестер избранной ангелом в назидание Порфиритскому старцу: её дружно поносили, унижали, выражали отвращение, оскорбляли – смиренницы и постницы, молящиеся день и ночь[639].

Нынешние ревнители молитвы, прекрасно осведомленные о пресловутом пупе и разнообразных телесных приемах, обостряющих чувствительность, храбро пропускают у того же Симеона Нового Богослова рассуждения о четырех ступенях духовного возрастания и первой из них – укоренении в христианском нравственном идеале, возращении тех же чувствований, какие и во Христе Иисусе[640].

«Богоподобные добродетели только и делают человека способным к приятию божественного единения», – учит главный и несумненный авторитет всех молитвенников святитель Григорий Палама[641], а до него преподобный Григорий Синаит; вдумчивый наставник иноков, по собственным словам, «нечто из опыта познавший». Он далеко не всем и далеко не сразу разрешал приступать к сокровенному деланию, оберегая учеников от поругания[642], ибо бесстыдно и дерзостно желающий внити к Богу, взыскав того, что не соответствует его состоянию, может сделаться поношением и посмехом для бесов[643].

Скажут: все грешники, несть человек и т.п., что ж и не молиться теперь?! Понятно, не одни святые и бесстрастные призваны к общению с Христом, но и повседневно согрешающие, при непременном однако условии: со страхом и трепетом, сокрушением и смирением, знанием Священного Писания и советовании с единодушными братиями, как учил преподобный Паисий (Величковский). Увы, в наше время минусы избравших благую часть- строптивость, безответственность, эгоизм, мстительность, истерическое саможаление, диктат плоти – вряд ли компенсируются угрызениями совести, ощущением вины, скорбным сокрушением и плачем о грехах.

Бесперебойная деятельность уст, даже многолетняя, привычная, «навязавшаяся», автоматическая – не увенчивается при далеко отстоящем сердце[644], и целая жизнь, без остатка отданная борьбе за молитву, может обернуться трагедией впустую потраченного времени. Глинский старец о. Серафим (Романцов) вынес чудовищный приговор одному пустыннику: «никакой молитвы у тебя нет, ты просто привык к ее словам, как некоторые привыкают к ругани», а отшельнице-схимонахине, избравшей изнурительный пост из нежелания отвлекаться от молитвы на приготовление горячей пищи, сурово сказал: «ты не имеешь никакой молитвы и никогда не имела ее»[645].

«Из молитвы Иисусовой незнать что сделали, – отмечал святитель Феофан Затворник, – думают, как только стал кто творить сию молитву, то этим одним уже всё сделал; молитва сия стала как заговор какой: твори ее, приложив к сему телесные положения, о коих инде говорится, и все получишь. Вот и мурлычут, а сердце остается пусто, и мысли бродят, даже и срамные движения приходят, а им ничего, будто все такое в порядке вещей»[646] .