одно ухо из-под шапки и прислушался.

– Чтой-то собаки сильно брешут? – Он повернулся к девушке. – Кажись, загнали кого-то, уж не зверя ли?

– На зверя они так не лают! – Людмила привстала на колени и приказала: – Гони, дед, да поживее! Как бы бродячие псы на бича какого не напали! Загрызут ведь, сволочи, если уже тот и сам в снегу не окочурился.

– Не-е, живой, на мертвяка они раззе бы лаяли, – успокоил ее Банзай и раскрутил кнут над головой. – А ну, тудыть твою мать, волчья закуска, давай, давай, шибче, шибче!

Дорога взлетела на крутой обрыв берега и запетляла между прибрежных кустов. Собачий лай приблизился, но был уже не таким остервенелым, как прежде. Псы как будто устали и лишь изредка побрехивали, словно напоминали, что отступать не собираются.

Людмила продолжала стоять на коленях, вглядываясь в темное пятно соснового бора, подходившего вплотную к селу. Она подвинула к себе карабин, по прошлому опыту зная, что озверевшая свора бродячих псов порой страшнее голодной волчьей стаи. Звуки выстрелов в отличие от диких собратьев их отнюдь не пугают, а, кажется, даже утраивают силы и непомерную лютую злобу.

За спиной осталось сельское кладбище, и уже был различим не просто общий лай, он распался на несколько голосов, и даже стало ясно слышно беспокойное поскуливание наиболее нетерпеливых из нападавших. А то, что собаки напали на кого-то, вернее, держат его в осаде, Людмила поняла по тому, что затихшие было псы взрывались вдруг неистовым лаем: вероятно, человек предпринимал очередную попытку улизнуть от обложившей его своры.

– Смотри, Людка, кажись, и вправду кого-то стерегут! – крикнул вдруг Банзай и, вытянув вперед руку с зажатым в ней кнутовищем, показал на одиноко стоящую кривобокую сосну, чей ствол по непонятно какой причине изгибался коленом метрах в двух над землей, а потом вновь устремлялся вверх. Вот на этом колене и виднелось черное пятно – сжавшаяся фигурка человека.

Людмила на ходу соскочила с саней и, подхватив карабин, бросилась к дереву.

– Людка, шальная! – крикнул Банзай и, привязав лошадь к кусту на обочине, устремился следом.

Глубокий снег мешал им бежать быстро. Дед пыхтел за ее спиной и, задыхаясь, матерился сквозь зубы. Людмила, не оглядываясь, прибавила шагу. Псы уже заметили бегущих людей, повернулись головами в их сторону и глухо заворчали. Самый крупный из них приподнялся на лапах и предупреждающе зарычал, показывая в оскале мощные клыки.

Людмила остановилась, огляделась по сторонам. Собак было не меньше десятка. И если ей удастся пристрелить даже парочку этих бродяг, остальные успеют вцепиться ей и деду в горло…

– Серьезные зверюги! – прошептал за ее спиной легкий на помине Банзай. – Так, с лету, их не возьмешь!

– Что будем делать? – прошептала Людмила в ответ, не выпуская из поля зрения насторожившихся псов.

Банзай поскреб пятерней под лохматым барсучьим малахаем и озадаченно повторил:

– Серьезные зверюги! Смотри, вожак у них не иначе как из медвежатников! Такой Михайлу Потапыча в одиночку завалит, не то что нас с тобой! – Он вгляделся в неподвижную, прижавшуюся к стволу человеческую фигурку и вдруг хлопнул себя руками по бокам. – Японска мать, Людка, а на дереве-то дите! Неужто мальца какого загнали? Как же он, болезный, от них ушел?

– Эта свора, видно, из тех собак, что на кладбище живут! А вот как ребенок тут оказался? Не забыли ли его во время похорон? До села, – Людмила прикинула на глаз расстояние, – километра три, если не больше… – Она вновь посмотрела на детскую фигурку. – Похоже, мальчишка. Девчонка вряд ли бы сумела так высоко забраться.

– Закоченел он там, на дереве! – пробурчал Банзай и вдруг взял ее за руку и прошептал еле слышно: – Порвет нас это зверье, японска мать, непременно порвет, если на военную хитрость не пойдем. Видишь вон ту маленькую сучку, что в стороне от всех лежит?

– Вижу, – прошептала Людмила, – но с чего ты взял, что это сучка?

– А потому что хитрее всех. Ввязываться в драку она не собирается, а ждет, когда кобели ее начнут. Нужно ее подстрелить в первую очередь, тогда свора кровь почует и бросится на нее, а в это время надо хватать мальчонку и бежать к саням.

– А если не бросится? – спросила Людмила, а сама уже наводила ствол карабина на тощую собачонку, затаившуюся под низким кустом боярышника.

– Ну, давай, Людка, с богом! – перекрестился дед.

Она нажала на курок, грохнул выстрел, и не успел он отразиться от глухой стены бора, как раздался оглушительный визг и собачонка, дернувшись несколько раз, затихла. Псы, как по команде, поднялись на лапы и с оглушительным лаем набросились на погибшую подружку. Через мгновение свора превратилась в один визжаще-рычащий клубок. От него во все стороны летели клочья шерсти, снег, прошлогодние смерзшиеся листья…

Людмила перебросила карабин Банзаю и со всех ног помчалась к дереву.

– Прыгай, я тебя поймаю! – крикнула она ребенку. Но он продолжал сидеть неподвижно, сжавшись в комочек и ухватившись за ствол дерева. – Ну прыгай же, – взмолилась девушка, – сейчас собаки вернутся!

Ребенок едва заметно шевельнулся и вдруг, не вымолвив ни слова, не спрыгнул, а свалился на нее сверху. Людмила протянула руки, но удержать его не сумела, и оба упали в сугроб.

– Людка, беги! – услышала она истошный крик Банзая, оглянулась и увидела огромного вожака, присевшего в прыжке в каком-то метре от них. В последний момент она успела загородить мальчишку своим телом и одновременно выхватить из ножен висевший на поясе охотничий нож. И тут же почувствовала резкую боль в руке: очевидно, пес все-таки успел рвануть ее зубами, но нож уже вошел в грудь собаки. Она утробно рыкнула, потом отчаянно завизжала, и в то же мгновение ее тяжелое лохматое тело навалилось на них, и Людмила ощутила резкий запах псины и свежей крови.

«Господи, сейчас вся стая будет здесь!» – успела она подумать, каким-то нечеловеческим усилием сбросила с себя все еще бьющегося в агонии пса, подхватила одной рукой мальчонку и бросилась к саням. Никогда она не бегала с такой скоростью! За ее спиной ударил выстрел, послышался трехэтажный мат, потом еще один выстрел и еще более отборный мат. Дед Банзай прикрывал их отход, и весьма успешно, если судить по истошному визгу и лаю, сопровождающим каждый его выстрел.

Добежав до дороги, она толкнула мальчонку в сани и укрыла его с головой тулупом.

В этот момент собаки настигли деда у обочины, и он, яростно матерясь, принялся отбиваться от них прикладом карабина.

Людмила подхватила лежащую на дне саней узкую доску, которую дед возил с собой на случай попадания в полынью, и со всех ног бросилась к нему на помощь.

Удары палкой оказались гораздо действеннее, чем выстрелы, и псы отступили на некоторое время, но не ушли, а залегли в снегу, сторожко поглядывая в сторону противника.

И пары минут, во время которых собаки приходили в себя и наскоро зализывали боевые раны, как раз и хватило их противникам, чтобы благополучно отступить к саням.

Людмила отсекла ножом поводья – распутывать дедов узел уже не было никакой возможности – и перебросила их Банзаю. Сама же упала в сани рядом со спасенным мальчиком и закричала не своим голосом:

– Гони, дядя Федор, гони!

Но тот и без подсказки поднялся в санях во весь рост, раскрутил кнут над головой и разразился очередной порцией мата, подобного которому Людмила в жизни своей еще не слышала.

Псы с громким лаем бросились в погоню. Людмила перевернулась на живот, подтянула к себе карабин. Лошадь, хотя и перешагнула пенсионный возраст, подгоняемая руганью Банзая и лаем настигающих их псов, прибавляла и прибавляла ходу, и вскоре сани словно взлетели на высокий увал, с которого дорога резко нырнула вниз и влилась в деревенскую улицу. Псы предприняли очередную попытку обойти сани с двух сторон и перекрыть дорогу, но Людмила прицелилась, и еще один из лохматых бродяг остался лежать темным пятном на сверкающем в лунном свете снегу.

Справа и слева от них мелькнули первые избы. Людмила приподнялась на коленях и облегченно