претензий не имею.

Барсуков улыбнулся:

– А вот я имею претензии, но не к вам, а к ночи. Вы не находите, что она слишком быстро закончилась? И не оставила нам даже светлых воспоминаний!

Он с удовлетворением отметил, что Людмила едва сдерживает гнев. Сузившиеся зрачки, раскрасневшиеся щеки… И он уже приготовился достойно встретить удар, что она вот-вот нанесет ему. Словесный, естественно. Он был уверен, что судьба Надымова ему не угрожает. Не станет же эта чудачка драться с ним, начальником районной милиции, да еще в кабинете его подчиненного?

И он оказался прав на этот раз. Хотя и отметил, как она сжала руки в кулаки. И с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Но сдержалась. Знал бы этот несносный и самоуверенный мент, чего ей это стоило!

– Простите, но я была о вас лучшего мнения, Денис Максимович! А вы, оказывается, такой же пошляк, как и все ваше окружение, – произнесла Людмила сквозь зубы. – И поэтому зарубите себе на носу – никаких общих воспоминаний у нас быть не может! Никогда! – Она нервно сглотнула, обвела взглядом кабинет и презрительно усмехнулась. – А что от вас ожидать? Здесь дух мента, ментом здесь пахнет! И дух этот, увы, никогда не выветрить! – Она шагнула к порогу, но у дверей на мгновение замедлила шаг, еще раз окинула явно неуважительным взглядом сконфуженного подполковника и покинула комнату.

А Денис удрученно покачал головой. Уязвленное самолюбие – плохой помощник в налаживании добрососедских отношений. И ведь поначалу он совсем не хотел ее обижать… Он стиснул голову руками. Почему в присутствии этой женщины он постоянно не только чувствует, но и ведет себя как последний идиот? Почему все его благие помыслы разбиваются о глухую стену недоверия, граничащую порой чуть ли не с откровенной ненавистью? Неужели виной тому единственный и почти невинный поцелуй, на который он решился той ночью? Ночью, которую, как ни силился, до сих пор не сумел забыть! И что такое она сотворила с ним, если при одном ее появлении на пороге РОВД у него словно зашкалило сердце и появилось с трудом подавленное желание схватить Стаса за шиворот и отправить туда, откуда этот самоуверенный красавчик не смог бы ни в коей мере дотянуться до его неуступчивой и строптивой соседки.

До самого вечера в голове у Людмилы царил полнейший сумбур. Смятение охватило ее с того момента, как она увидела этот угрюмый взгляд серых глаз, заставивший бешено забиться сердце, а потом вдруг скользнуть куда-то в пятки, когда рука Барсукова слегка стиснула ее ладонь и она прочитала в его глазах то, что боялась прочитать более всего на свете.

Она вздохнула, высунула голову из-под тулупа и огляделась вокруг. К вечеру снег идти перестал и ощутимо потеплело. Луна из-за сопок переместилась на ту половину неба, что простерлась над широкой поймой реки, над укрытыми снегом островами, протоками, старицами. Прибрежные заросли черемушника отбрасывали на дорогу причудливые узорчатые тени.

Дорога вилась по льду вдоль реки, обходя промоины, припорошенные снегом наледи и не замерзшие пока опасные быстрины.

Людмила села. Кутаясь в тулуп, она глядела на блестевшую в лунном свете, убегающую назад дорогу, на темные клочки сена, раструшенного по ней вперемешку с конским навозом.

– Надо бы уже в Вознесенском быть, – недовольно сказал дед Банзай, которого она подрядила свозить ее на кордон в Корсаковку, – зря в деревне задержались, ох как зря! – Он шмыгнул носом, провел под ним огромной овчинной рукавицей и пробурчал: – По телевизору кино интересное после «Времени», а перед ним – «Поле чудес», а я тут с тобой маюсь. – Он прикрикнул на лошадь, но та и ухом не повела и продолжала так же мерно, не убыстряя темпа, бежать по дороге в сторону Вознесенского, чьи далекие огни уже проблескивали сквозь густые прибрежные кусты и раскидистые ивы.

– Маетесь, Федор Яковлевич, но не бесплатно! За тридцатку, что вы с меня содрали, и без «Поля чудес» можно обойтись. – Людмила сбросила с себя тулуп и потянулась. – Ох и давно я уже на санях не каталась! Здорово-то как!

– Опять небось в конторе бензина нет? – справился Банзай, щелкнул кнутом и вновь прикрикнул на лошадь: – А ну, шевелись, волчья еда! – И пожаловался: – Вредная лошаденка, ни на кнут, ни на крик не реагирует, только если пару матюгов подпустишь, тогда, глядишь, шаг слегка прибавит.

– А давайте обойдемся без мата, – попросила Людмила. – Я понимаю, что вам хочется быстрее до дома добраться, поэтому, так и быть, еще пятерку добавлю, за моральный ущерб, так сказать.

Банзай хмыкнул и, обернувшись, язвительно усмехнулся:

– Что, шибко богатой стала, если пятерками разбрасываешься? Или начальник твой расщедрился, вместо бензина на овес деньгу стал выдавать?

– Как же, дождешься от него! – Людмила слегка прищурилась, вглядываясь в набегающие огни Вознесенского. – Все из собственного кармана, дорогой Федор Яковлевич. Правда, обещают оплатить… когда-нибудь, если деньги в кассе появятся. Но и то не все, а сколько там на командировочные расходы приходится. А они ведь не предусматривают, что возчику не терпится «Поле чудес» посмотреть!

– Знаешь, Людмила, девка ты, конечно, хорошая, работящая и даже красивая, когда бушлат свой скинешь, – посмотрел на нее Банзай. – Будь я лет на двадцать моложе, не ушла бы от меня, как пить дать не ушла бы. Но вот язык твой… Пошто ругаешься со всеми? Бабка моя говорит: замуж тебе пора! И злость твоя оттого, что мужика рядом нет! Мой тебе совет: выходи замуж поскорее, а то не ровен час еще и хворь какую подцепишь от недостатка мужского внимания.

– Ну ты, дядя Федор, и даешь! – поперхнулась от неожиданности Людмила. – Что же ты меня в такую стерву превращаешь? Я ведь без дела ни на кого не ругаюсь. И только если это касается заповедника…

– В том-то и дело, что из-за этого. Свирепствуешь ты без меры. Совершенно от тебя мужикам житья нет по этому поводу. Что ж такое получается? Испокон веку по тайге зверя били, шишковали, рыбу ловили, а теперь накося выкуси, кругом кордоны понаставили, не успел ружьишко в руки взять, как тут же тебя в браконьеры зачисляют. Этак вскоре в собственном огороде картошку только по лицензии будем копать. – Он крякнул и добавил еще более сердито: – Вот разрешили пасеку вывезти летом на границу заповедника, а ружье, дескать, ни-ни. А если медведь? Он ведь только прознает, что пасечник без оружия, все ульи позорит в одночасье. И матом его не проймешь. Зверь он серьезный, и когти тоже будь здоров! – Банзай горестно вздохнул: – Не обессудь, что я тебе это высказываю! Мы ведь с твоим отцом в приятелях ходили… – Он перекрестился. – Пусть земля ему пухом будет. Так и не нашли Алексея-то Николаевича, так и не нашли…

– Не надо об этом, дядя Федор, – ответила Людмила глухо и вновь легла на дно саней, укрывшись с головой тулупом. Слезы набежали на глаза, и она смахнула их ладонью. Давно уже ей так не хотелось плакать, как сегодня. И упреки Банзая стали тем клапаном, который открылся вдруг, выпустив на волю целый поток слез.

В мае будет два года, как исчез в тайге ее отец, начальник оперативной группы заповедника. На глухой таежной дороге нашли его «Ниву», разграбленную, со следами крови на пробитом выстрелом стекле. Дробот собственной головой поклялся найти убийц, дожидавшихся отца в засаде. Но щедрый таежный ливень размыл все следы и унес вместе с бурными дождевыми потоками и тайну гибели отца. До сих пор он числится без вести пропавшим, потому что тело его так и не нашли… И вряд ли найдут. В бескрайней сибирской тайге потеряться живому никакого труда не составит, тем более захоронить убитого в таких буераках, куда сроду нога человека не ступала. Да и зачем хоронить: оставь труп на звериной тропе, и через пару дней даже воспоминаний о нем не останется….

Она плакала, зарывшись лицом в старую овчину, и старалась дышать открытым ртом, чтобы не всхлипнуть ненароком и не выдать собственную слабость перед зловредным стариком. А то подумает, что она и вправду о ком-то страдает. Дела ей нет подобными глупостями заниматься. В августе она выйдет замуж за Вадима и уедет отсюда навсегда… Через год уже о ней забудут, и это чудовище в милицейских погонах в первую очередь. Она вновь представила себе этот не совсем приветливый взгляд, который так странно действовал на нее, словно прожигал насквозь, и от этого подрагивали пальцы, а ноги будто примораживало к полу…

Людмила чертыхнулась про себя, перевернулась на спину и вытерла лицо концом пуховой шали. Луна спряталась за низкими снеговыми тучами, которые наползали с запада, и сразу же резко стемнело.

Внезапно Банзай прикрикнул на лошадь, натянул вожжи, принуждая ее остановиться. Потом освободил