Биробиджан — мой дом, И песнь моя — о нем. Как видите, сакраментальной строки — «люблю свою страну Биробиджан» — уже нет.
* * * Арон Вергелис в моих глазах всегда был фигурой несколько комической — главный редактор декоративного журнала «Советиш геймланд» («Советская родина»), тогда как мой еврейский папа Мотель Аврумович накрепко внушил мне, что все мало-мальски стоящие евреи давно уже перешли на русский, за идиш держатся только те, кому не по силам выдержать конкуренцию с «нормальными» поэтами и прозаиками. Надеюсь, папа был не совсем прав в своей предвзятости, но и «Литературная энциклопедия» насчет Вергелиса не вдохновляет: в центре стихов В. — становление характера сов. человека, В. воспевает героизм сов. воина и строителя…
Тем не менее места среди певцов Биробиджана Вергелис безусловно заслуживает.
Родившийся в тайге Мой брат, родившийся в тайге Биробиджана, С рожденья знал пути в лесах наверняка; Дремучая тайга и в сумраке тумана Была ему ясна, как степь для степняка. Он был, как юный кедр, не тот, что пересажен В угрюмую тайгу, чтобы сродниться с ней, А тот, что из земли здесь вырос ростом в сажень, Вцепясь в тяжелый грунт сплетением корней. Его отцы прошли по всем дорогам мира, Чтоб не пришлось ему скитаться на возах, И нету для него родней реки, чем Бира, Он любит этот край, как любит степь казах. Здесь он родился, здесь переболел он корью, И терпкий сок берез сосал, как молоко, И в шелковой траве зеленые нагорья Его, запеленав, баюкали легко. Тайга крепила рост его зубов молочных Пахучею смолой и корешками трав, И ветви в колыбель тянула, чтоб неточный, Неверный первый шаг он сделал, не упав. Она вела его, как нянюшка, играя, В атласный мир листвы, где мог он без конца Свистеть и щебетать, дразня и повторяя, Такого же, как он, задорного певца. Медведя мягкий ход, стремительность фазана Узнал и перенял он с самых ранних пор; Река его труду учила неустанно, И вечно юным быть — тысячелетний бор. И тишину дарил ему покой долинный, Движение и шум — гремучий водопад, А сопка — небеса на высоте орлиной; На голубых полях он был простору рад. Медовою смолой и хвоей пахли бревна: В грудь леса врублен был его сосновый дом. В артельный, общий труд с врожденной страстью кровно Он сам — еще малыш — вошел своим трудом. Теперь он великан с могучими руками; Открытое лицо, и взгляд по-детски чист, И бронзовый загар, и кудри — ручейками, Он зорок, как орел, и по-оленьи быстр. И потому, что он, иной удел приемля, Родился, вырос здесь, — переселенца сын, — Он любит этот край, как любит корень землю, Его ветра, леса и шум речных теснин. На юношу взглянув, припомнишь ты нежданно Скитальческую жизнь и ощутишь острей: Вот поросль коренных сынов Биробиджана, Взращенная трудом еврейских матерей! Вергелис пытался (и это сошло ему с рук) привести в некую гармонию тему русского и еврейского подвига: я, дескать, еврей, но одновременно и русский. Вот характерный отрывок из поэмы Вергелиса «Песнь о герое» — Иосифе Бумагине, повторившем подвиг Александра Матросова (это его дочь стоит первой в списке тех, кто отвергал лицемерное сочувствие израильской военщины):
Я русский воин, я еврей из-за сибирской дали. Я в бой пришел с хинганских гор, где вся моя семья, Меня в труде сибиряки умельцем называли, И смельчаком теперь зовут меня в бою друзья. Врагу известно — у меня рука тяжеловата. На русском поле рос и креп мой род из века в век. Я на Матросова похож, как на родного брата, Я русский воин, я еврей из-за сибирских рек. Я родины своей солдат. Я к площадям Европы С боями тяжкими пришел, не сдавшись, не устав. Я с теми, кто под пули шел, сражался, рыл окопы, Россию милую храня, на страже счастья встав. Я волю нес друзьям, врага карая неустанно. Готов гранатой сердце я швырнуть в лицо ему. Я русский воин, вырос я в тайге Биробиджана. Я с теми, кто спасает мир в пороховом дыму! Да, и впрямь изящное решение: «я русский воин, я еврей».
Субэтнос?
* * * Исаак Бронфман в «Литературную энциклопедию» не попал, но в биробиджанской плеяде он фигура вполне заметная.
Улица Шолом-Алейхема
