наполнили Плезанс непреодолимым страхом.

– Подумай, Родриго, ведь Плезанс и Наригорм путешествовали вместе. Наверняка девчонка давно догадалась, что Плезанс – еврейка, и теперь ей стоило лишь подстроить так, чтобы Плезанс проговорилась. Но этим Наригорм не ограничилась. Своей ворожбой она заставила Зофиила поверить, будто его преследует епископский волк. Ей легко удалось выкрасть потир, до смерти напугав этим Зофиила и заставив его обратить гнев на Жофре. Разве ты забыл, что Зофиил знать не знал, что потир похищен, пока Наригорм якобы не прочла об этом в рунах? Именно тогда Зофиил обвинил твоего ученика в воровстве, заставив Жофре отправиться в город навстречу гибели. Вспомни, ведь именно после слов Наригорм Жофре удрал туда в первый раз! Кажется, ей не терпелось увидеть лик Мадонны? На самом деле Наригорм хотела, чтобы Жофре выдал свои чувства к Осмонду. Да еще она своими словами подлила масла в огонь, понимая, что теперь Зофиил его со свету сживет.

Несмотря на убедительность моей речи, на лицах Родриго и Осмонда читалось недоверие.

– А Зофиил? Кто вынудил его признаться в краже? Наригорм, которая прочла в рунах, что кое-кто вскоре получит по заслугам! Это она подкинула тот мраморный шарик и указала на Зофиила, отлично понимая, что страх заставит его признаться. Вспомни, Родриго, ты говорил мне, что не смог бы убить Зофиила, не будь он священником. Она умело подталкивала тебя к убийству, как некогда натравила Зофиила на Жофре. Если бы его не убил ты, рано или поздно не выдержало бы терпение у Осмонда.

– Неужели ты думаешь, камлот, что подбить меня на убийство под силу неразумному ребенку? – В голосе Родриго звенел гнев. – Я убил Зофиила, и Наригорм тут ни при чем.

Осмонд положил руку на плечо Родриго, словно хотел напомнить другу, что тот имеет дело с выжившим из ума стариком.

– Камлот, пусть все, о чем ты сказал, правда, но, по крайней мере, Наригорм не повинна в смерти Сигнуса.

– А вот и нет! Сигнус считал, что когда-нибудь его культя превратится в крыло, главное – верить. Помните ту ночь, когда мы нашли Сигнуса в повозке и притащили в дом старика Уолтера?

– Помню, – согласился Осмонд, – однако не Наригорм, а Зофиил заставил Сигнуса рассказать свою историю.

– А ты забыл, что случилось потом? Наригорм выдернула перышко из крыла и сказала, что если крыло – настоящее, то новое быстро отрастет. Этого не случилось, а вскоре выпали и остальные перья. Снова ложь, пусть даже Сигнус в нее искренне верил. И снова Наригорм подстрекала Зофиила мучить несчастного юношу, и по ее милости Сигнус каждую ночь слышал шум лебединых крыльев.

Осмонд покачал головой.

– Пусть так, но тогда она просто не ведала, что творит. Наригорм – невинное дитя. Я бы скорее поверил, что за всеми смертями стоит епископский волк. Чтобы замыслить такое, нужны недетский ум и коварство.

Мое терпение лопнуло.

– Да когда вы поймете, что никакого епископского волка нет и в помине! Не знаю, как она этого добилась, но с помощью рун Наригорм собрала нас девятерых и сделала пешками в своей игре. Вряд ли она продумала все наперед – скорее, ей нравилось постепенно выискивать наши слабости. Наригорм было любопытно, что из этого выйдет. Вам не приходилось видеть, как дети играют в шахматы? Взрослые строят планы, а дети бездумно двигают фигуры, однако стоит им обнаружить вашу слабость – и тогда пощады не ждите. Так и Наригорм стравливала нас друг с другом, словно фигурки на доске!

– Камлот, о чем ты говоришь? – Осмонд раздраженно запустил в волосы пятерню.

– О том, что Наригорм не остановится! Она отыщет способ уничтожить каждого из нас, если мы и дальше будем так беспечны. Мы должны продолжить путь без нее!

– Бросить ребенка в лесу?

– Не ребенка, а безжалостную убийцу! Осмонд, подумай об Аделе и Карвине! Ими нельзя рисковать. Оставим Наригорм на острове – здесь есть укрытие, она будет охотиться и рыбачить.

Осмонд попятился.

– Что ты говоришь! Наригорм – невинное дитя. Неужели ты забыл, что она вас спасла! Родриго прав – если кого и стоит винить в смерти остальных, то именно Зофиила и его змеиный язык. Родриго оказал нам всем неоценимую услугу – такого человека надо было убить!

– Но, Осмонд, неужели ты не видишь…

– Нет, камлот, больше я не стану тебя слушать. Родриго, идем.

– Родриго! – В моем голосе прозвучала мольба.

– Мне жаль, камлот, искренне жаль, что ты веришь в эти бредни, – печально промолвил Родриго.

Они удалялись, а у меня на глаза наворачивались слезы. Человек, чье мнение значило для меня больше, чем мнение всего остального мира, уходил, оскорбленный в лучших чувствах. Со временем он простит, но только если никогда не услышит из моих уст новых обвинений против Наригорм.

Кукольное лицо с костяными бровями и губами маячило перед глазами. Что, если Наригорм уже догадалась про Аделу и Осмонда? Неужели мне так и не удастся убедить их, что им угрожает опасность?

Ветер крепчал, беспорядочно гоняя стаи птиц над голыми ветками.

– Они никогда тебе не поверят.

Меня пронзила дрожь. Наригорм стояла в тени дерева с полными ведрами в руках. Как давно она здесь прячется?

– Они скажут, что ты спятил от старости. Они знают, что тебе не впервой сочинять истории про фальшивые мощи, и решат, что ты и про меня все выдумал. Ты меня не остановишь. Не тебе тягаться с Морриган.

Чтобы добраться до деревни на холмах, мне понадобилось добрых три часа. На лодке вышло бы не в пример быстрее, но лодки не было. Не было и тропы, так что пришлось плутать среди деревьев, обходя топкие участки и ручейки, вытекавшие из болот. Наконец вдали показался дым из труб.

Деревня стояла на берегу широкой реки, несущей свои воды через болота к морю. До того как в эти места пришла чума, здесь шумел оживленный порт, но теперь на водной глади маячила лишь пара лодчонок, способных нести не больше трех рыбаков. Приземистую церквушку размером чуть больше часовни венчала круглая башня со срезанной верхушкой – маяк, освещавший морякам путь в дурную погоду. Дома по большей части стояли заколоченные, а двери их пятнали ужасные черные кресты, однако тут и там из труб поднимался дымок. Деревенские жители вернулись к повседневным заботам: чинили сети, носили воду, стирали белье. Только на окраине деревни, словно напоминание о чуме, темнели пространства выжженной земли, отмечавшие места общих могил.

В таверне на пристани было немноголюдно. Трактирщица поставила перед одним из местных дымящуюся миску, потом бросила на меня любопытный взгляд, но не вздрогнула, а лишь равнодушно отвернула лицо. Всю жизнь прислуживая рыбакам и матросам, она наверняка повидала и не такие увечья.

– Рыбный суп и хлеб. Больше ничего нет, хотя некоторые и этого не заслуживают, – объявила она и одарила завсегдатая кислым взглядом.

– Держись подальше от ее стряпни, мой тебе совет. Она печет хлеб из опилок. Жесткий, что твоя подкова.

Громадный детина с широкой, как у медведя, спиной оказался на удивление ловок и успел увернуться от смачной хозяйкиной оплеухи.

– Придержи язык, Уильям. Посмотрела бы я, как ты умудришься испечь пристойный хлеб из молотых кореньев.

– Да тебе что коренья, что лучшая пшеница – все одно выйдет подкова, – встрял в разговор еще один из местных, но увернуться не успел и под хохот товарища принялся растирать ушибленную щеку. Наблюдавший за этой сценой мальчишка-слуга радостно и бессмысленно скалился, однако улыбка тут же сползла с его лица, когда грозная трактирщица обернулась к нему.

– Кажется, я велела тебе задать корм свиньям, да только не этим двоим! Быстро отсюда, а то не одному