непроходимым трясинам бродят невидимки, заманивая путников на погибель, туда, где светятся одни эльфийские огни. Болото всегда голодно и знает тысячу способов насытить свою утробу. Здесь мысли ваши далеки от Бога, вы можете думать только о тех ужасных созданиях, что обитают в этом сумеречном царстве, которое нельзя назвать ни морем, ни землей, ни водой, ни сушей.
Холодный влажный туман окутывал меня, отрезая от мира. И вот голоса живых созданий исчезли, только шорох камышей по-прежнему терзал слух. Тяжелая удушливая тишина напомнила мне ночь в овраге неподалеку от знахаркиной хижины – таким же невыносимым казалось тогда молчание.
Туман сгущался, принимая странные формы, которые успевали растаять прежде, чем их удавалось разглядеть. Нигде и никогда мне не было так одиноко. Вокруг простирались мертвые земли – лимб, где бесформенным и безымянным душам суждено вечно плутать во тьме. Меня страшила не сама смерть, а то, что приходит после, – не рай и не ад, а бессонное сознание, потерявшее форму. И я когда-то окажусь нигде, стану ничем.
Помню свои мольбы, чтобы сыновья поскорее меня забыли. Тогда мне казалось, что лучше забвение, чем боль, которую приносят воспоминания. Но сейчас, посреди этого давящего морока, мне захотелось, чтобы они помнили. Захотелось жить в чьей-то памяти. Лучше быть мертвым, чем забытым, ибо, когда вас забывают, считайте, что вы и не жили вовсе.
Все мы – изгнанники из прошлого. Раньше мне казалось, что прошлое – ненужная рухлядь, которую можно отбросить и навеки забыть. Забудь свое прошлое – и возродишься к новой жизни. Но разве прошлое – не единственная нить, что привязывает нас к этому миру, к нам самим? Отказываясь от прошлого, теряешь себя. Посмотрите, что осталось от меня. Почти ничего.
Наконец наступил рассвет. Солнце пробилось сквозь туман, и привычные утренние звуки вернули меня к жизни: Карвин хныкал, Осмонд чертыхался, ударившись обо что-то пяткой, Адела разжигала костер и звала Родриго и Наригорм завтракать. Хриплые и нестройные, звуки эти казались мне самыми прекрасными на свете, ибо издавали их люди из плоти и крови.
Тем же утром мне пришлось повозиться с кострищем у каменного креста. Внезапно сзади раздался плеск. К островку пристала рыбачья лодка. Осмонд с Родриго ушли расставлять силки, Наригорм послали к ручью за водой, а Адела нянчилась с Карвином в хижине. Ничего не оставалось, кроме как принимать гостя в одиночку.
– Больные есть? – издали крикнул рыбак. Похоже, такое приветствие становилось привычным.
Получив отрицательный ответ, рыбак подгреб ближе и протянул мне трех жирных угрей.
– Возьмешь?
Мы долго торговались, пока не сошлись на поясе и пряжке от Сигнусова плаща. Рыбак обернул рыбу в подобие мешковины и протянул мне на конце весла. Пояс и пряжка отправились назад тем же способом.
– Те двое, что охотятся. Чернявый и белокурый. Они с тобой?
Получив в ответ кивок, рыбак продолжил:
– Хотят палками нащупать дорогу. Только я бы не доверял этому подлому болоту. Ступишь на то, что кажется твердым, и не успеешь пикнуть, как окажешься по пояс в воде. Там и сгинешь, если никто не придет на выручку.
Рыбак смачно сплюнул за борт.
– Пришельцы видят, как местные ходят по болоту, и думают, что сами так смогут, но местные знают, куда ступать, да и им ничего не стоит увязнуть в трясине, если поднимется туман.
– Ты живешь на островах?
Рыбак презрительно сплюнул.
– Еще чего. Я из деревни, что за лесом.
– У вас чумы нет?
Рыбак покачал головой.
– Она пришла за пару недель до Дня поминовения. Скосила полдеревни, но со святого Фомы никто больше не умирал. Наверное, двинулась дальше, искать других бедняков, которые…
Рыбак запнулся, с ужасом заглядывая мне через плечо. Меня испугал его взгляд, однако позади оказалась всего лишь Наригорм с ведрами. Не мешкая, рыбак пошарил в лодке и вытащил рогатину, которую выставил прямо перед собой.
– Не пугайся, Наригорм – дитя, путешествует вместе с нами.
Рыбак облегченно вздохнул и, смутившись, убрал рогатину, хотя глаз с девочки по-прежнему не сводил.
– А я решил, дух водяной, никса. Или привидение. Ишь, белая. Не к добру это.
Он продолжал пялиться на девочку, которая, заметив пристальный взгляд рыбака, взирала на него с обычным бесстрастием. Рыбак первым отвел глаза и стал быстро орудовать веслами, выводя лодчонку в пролив.
Не обернувшись, он бросил мне на прощанье:
– Ты смотри, чтобы она не чесалась гребнем. Не ровен час, уронит белый волос в воду, накличет бурю. Нам и без нее хватает смертей.
Оставалось надеяться, что бури в этих краях нечасты, иначе не миновать Наригорм беды. Рыбак найдет, кого обвинить в своих невзгодах, только в следующий раз он придет не один.
На наше счастье, следующие несколько дней погода стояла тихая, хоть и холодная. В крохотной хижине спали только Адела с ребенком. Пол в ней был гораздо ниже уровня земли, что позволяло стоять в полный рост, а вот лечь можно было, лишь скорчившись в три погибели, поэтому остальные коротали ночи у костра.
На болотах, если покрутиться, хватало и еды, и дров. Птицы для тех, кто готов рискнуть жизнью, расставляя силки, а еще рыба и угри, которых рыбаки пронзали острогами.
Однако Осмонд был так изнурен бессонными ночами, что ему редко удавалось подбить птицу из пращи, а расставлять силки после слов рыбака мы не решались. Поэтому мы выменивали еду на вещи у подплывавших к острову крестьян да время от времени бросали голодные взгляды на овец, которые паслись на дальних островках. Говорили, что в этих краях отменная солонина, но в такие времена фермерам было не с руки резать скот, не дождавшись приплода. А тех, кто хотел позариться на чужую собственность, мирно пасущуюся на островках, останавливали непроходимые болота.
Мы решили, что двинемся в путь через пару дней. Вещи для продажи кончались – надо было искать места посытнее.
Однако мы все откладывали и откладывали уход, боялись оставлять остров. Осмонд был убежден, что волк приходит с холмов, поэтому в низинах нам ничего не угрожает, к тому же на острове мы были хоть немного защищены. Никто не горел желанием снова устраивать ночевки в лесу, каждую минуту гадая, кто набросится сзади. По крайней мере на островке мы могли встретить врага лицом к лицу. И пусть болота были смертельно опасны, но здесь, словно овцы на островах, мы чувствовали себя спокойнее.
Однако болота не могли спасти нас от воя. Каждую ночь мы зажигали костер и факелы на отмели и напряженно ждали. Вот раздавался знакомый звук, и мы начинали лихорадочно оглядываться в надежде поймать хоть слабый отблеск глаз, хоть тень движения. Не спали все, не только дозорные, однако сильнее всех вой действовал на Родриго. Он не смыкал глаз до утра, но мы не позволяли ему стоять на часах, боясь, что неверные огни заманят его в трясину. Так остров стал нашей тюрьмой. Мы твердили себе, что он не пускает к нам волка, а на самом деле он не отпускал на свободу нас.
И вот однажды вечером разразилась гроза. Карвин надрывался от крика, и изнуренная бессонницей Адела расплакалась, причитая, что больше не вынесет еженощной пытки.
– Лучше я вместе с Карвином уйду, куда глаза глядят, и сгину в болоте, – всхлипывала она.
Осмонд повернулся ко мне.
– Это ты виноват, камлот. Оставил бы эту чертову русалку вместе с остальными ящиками, епископский волк давно бы отстал. Мы сегодня же ночью отдадим ему реликварий, иначе он никогда от нас не отвяжется.
– Но мы даже не знаем, украл ли Зофиил реликварий вместе с остальным! Да и не верю я, что нас преследует епископский волк!
– Ты не только слеп, но и глух? Неужели ты не слышал вой? Господь всемогущий! Неужто ты не
