Наригорм подняла вторую руну, на которой были вырезаны две буквы V – одна напротив другой.

– Йер. Время жатвы. Время расплаты.

Белые волосы Наригорм в свете костра вспыхивали оранжево-красным. Она подняла глаза на Осмонда.

– Когда йер ложится рядом с перт, это означает, что скоро кому-то придется пожинать плоды темных тайн.

На лице Осмонда отразился ужас. Он перевел взгляд на Аделу, которая застыла с черпаком в руке – содержимое черпака свободно выливалось на траву.

– Перестань, Наригорм!

Больше мне не удалось ничего сказать – из темноты раздался надтреснутый, почти молящий голос Зофиила:

– Руны показывают то, что может случиться, если мы не вмешаемся в ход событий. Они предупреждают, что нельзя сидеть сложа руки.

Наригорм подняла глаза. Всполохи света плясали на ее бледном лице, словно под кожей извивался клубок змей. Затем, не дожидаясь вопроса, она подняла третью руну. Рисунок на ней напоминал крест с наклоненной поперечной перекладиной.

– Наутиз, – промолвила Наригорм. – Руна судьбы. Означает, что ничто не может отменить первых двух. Судьба, предсказанная ими, неизбежна. Темный секрет будет раскрыт, наказание неотвратимо.

Все молчали, только трещал костер да между камнями завывал ветер.

Наконец Родриго прервал молчание.

– Для кого это предсказание, Наригорм?

Девочка снова нагнулась и подняла что-то с земли. На этот раз в свете костра мы увидели не руну, а круглый кусочек черного мрамора.

– Для того, кто обронил это.

Мы тревожно вглядывались друг в друга.

– Я знаю! Зофиил, ты помнишь фокус, который показывал нам на Рождество… – Адела запнулась.

Зофиил стоял, вжавшись в камень спиной, глаза его округлились от ужаса. Даже в сумраке было видно, как его бьет дрожь. Фокусник закрыл руками лицо и осел на землю, словно пронзенный кинжалом.

– Вы должны помочь мне… остановить его… не отдавайте меня ему…

Все застыли. Нам и раньше случалось видеть Зофиила испуганным, но он всегда брал себя в руки. Было невыносимо смотреть, как в одно мгновение этот властный человек превратился в трясущуюся развалину. Мне захотелось утешить его, но Зофиил даже не заметил моей протянутой руки.

– Зофиил, о ком ты говоришь? Кто хочет убить тебя?

– Волк, – донесся еле слышный шепот.

– С чего ты решил, что волк преследует именно тебя? Пусть обычно волки так себя не ведут, но времена настали такие, что от голода и люди, и звери утратили разум. Тебе не дают спокойно спать воспоминания о смерти Жофре? Однако Жофре был один, да и загрыз его не волк – мы знаем, что на него спустили свору собак. Пока мы держимся вместе, никакой волк нам не страшен.

Не отнимая рук от лица, Зофиил застонал.

– Может быть, волк уже нападал на тебя, вот ты и боишься…

Зофиил замотал головой. Внезапно меня озарило.

– Послушай, Зофиил, тогда в пещере, когда мы впервые услыхали волчий вой, ты сказал, что если нас преследует зверь, то огонь его отпугнет, а если человек, то, напротив, приманит.

Зофиил вздрогнул.

– Если ты знаешь, что за создание гонится за нами, расскажи! Мы должны знать, чего опасаться.

Осмонд сунул раскаленный прут в стакан с вином. Раздалось шипение.

– Горячее вино. – Он неловко протянул стакан Зофиилу. На лице Осмонда были написаны смущение и жалость.

Дрожащими руками Зофиил принял стакан и жадно осушил его, поморщившись, когда вино коснулось распухшей губы. Затем вернул стакан Осмонду.

– Камлот прав, Зофиил, – поддержал меня Осмонд. – Рассказывай. Мы должны подготовиться.

Прижав руку к распухшей губе, Зофиил какое-то время сидел, уставившись в землю. Наконец решился.

– Еще одна волчья история. – Фокусник слабо усмехнулся. – Вы уже выслушали рассказы Плезанс и камлота, теперь моя очередь. Почему бы и нет? Если верить рунам, вскоре вы и так все узнаете, а так, по крайней мере, вы услышите правду.

Поначалу голос Зофиила дрожал, но вскоре обрел былую силу.

– Жил да был в одном бедном семействе мальчик. Кажется, так следует начинать подобные истории, верно, Сигнус? Один из пяти братьев, но в отличие от остальных на редкость смышленый. К тому же мальчик отличался набожностью, за что братья его ненавидели. Они дразнили и били его, но это только укрепляло веру мальчишки. Местный священник убедил отца отдать сына францисканцам, когда тому исполнилось семь. Так мальчик стал посещать школу, где знания вбивали в детские головы тумаками, и ему ни на минуту не позволяли забыть, что учат из милости. Однако побои только закалили его храбрость и укрепили веру. Со временем мальчик стал церковным служкой и уверовал, что его призвание – служить Господу. Он наивно считал, что Господь, узрев чистоту помыслов и глубину веры, вознаградит его за службу.

И вот юноша стал иподиаконом, а со временем и священником, но без богатого покровителя трудно получить приход. Он состоял при невежественных настоятелях, которые так плохо знали латынь, что бубнили мессу наизусть, не понимая слов. Иногда эти недалекие лентяи месяцами не удосуживались прочесть проповедь, оставляя души своих прихожан на попечение младшего священника.

Наконец юноше удалось заполучить приход в Линкольне, городе большом и богатом. Увы, город был богатый, приход – нет. Он располагался в беднейшем районе, и скудных пожертвований не хватало даже для починки крыши, а о покупке церковной утвари нельзя было и мечтать. Мимо церкви не пролегало паломничьих троп, ведущих к гробнице святого Хью в местном соборе. Церковь ютилась под холмом рядом с вонючей пристанью, и захаживали туда лишь бедняки, портовые крысы, шлюхи и простые матросы. Богатые купцы и капитаны предпочитали славить Господа в церквах посолиднее.

Юный священник трудился без устали, надеясь, что его рвение не останется незамеченным и позволит ему получить назначение в богатый приход. Забыв о себе, он усердно выкорчевывал грех везде, где мог, не гнушался совершать обряды у вонючих постелей бедняков, взывал к пьяницам и падшим женщинам. Наивный, он все еще верил, что Господь и епископ со временем вознаградят его рвение, даровав ему место, где можно в полной мере проявить таланты и знания.

Зофиил замер, словно услышал какой-то звук. Вжавшись спиной в твердый гранит, он тревожно всматривался во тьму. Фокусник словно хотел раствориться в тени, которую отбрасывал камень, бесследно исчезнуть, как тот кусочек черного мрамора, но, хотя тень скрывала его тело, она не могла притушить блеск глаз. Поймав свет костра, белки вспыхнули, и мы увидели насмерть перепуганного человека. Его расширенные от ужаса глаза сверкнули, словно отбеленные временем кости, при свете луны.

Осмонд еще раз наполнил стакан, и, прежде чем снова приступить к рассказу, Зофиил отхлебнул изрядный глоток.

– И вот однажды случилось чудо. Стояла лютая зима, снег замел все вокруг, и, чтобы войти в гавань, корабли были вынуждены пробивать ледяную корку. Священник служил уже третью службу за день. В церкви собралась горстка стариков и нищих – их привела сюда не набожность, а желание погреться. Как ни студен был воздух в церкви, все же внутри было теплее, чем снаружи. Внезапно дверь с грохотом отворилась и в церковь вбежала женщина. На руках ее лежал мертвый ребенок. Мальчик провалился под лед и захлебнулся ледяной водой. Бедная мать умоляла священника помолиться за сына. Все понимали, что молитвой здесь не поможешь, но обезумевшая от горя женщина настаивала, и священник взял ребенка на руки, чтобы отнести в ризницу. По пути он споткнулся и выронил ребенка, а сам упал сверху. Толчок или вес его тела стали тому виной, но легкие ребенка вытолкнули жидкость, и, когда священник склонился над ним, мальчик закашлялся. Он вынес ребенка в церковь, и мать с радостью встретила воскресшего сына. Никто не видел, как священник упал; он даже не успел рассказать, что случилось, потому что все заголосили, что