обругает и прогонит!
В ушах у меня по дороге к хижине звучали слова пастушки. Прежде чем посылать к знахарке Аделу, следовало все проверить.
Маленькая круглая хижина из камней и пучков соломы лепилась к краю обрыва. Дверью служила кожаная занавеска. В садике на склоне, огороженном терновой изгородью, бродили куры. Рядом с дверью хижины росла старая рябина. Вместо алых ягод с веток свисали странные плоды цвета пергамента – некоторые размером с большой палец, другие не меньше кулака. Мне было недосуг разглядеть их внимательнее.
Войти или позвать хозяйку? Она сама разрешила мои сомнения.
– Не бойся, я не кусаюсь.
Из-за занавески выступила женщина. Высокая и стройная, длинные седые волосы заплетены в девчоночьи косы.
– Услышала вашу повозку. Не многие ездят этой дорогой, особенно сейчас, когда на наши головы обрушилась эта напасть.
– Поверь мне, среди нас нет больных!
– Знаю. Я бы учуяла запах. Входи.
Две курицы, потревоженные вторжением, выскочили наружу, возмущенно квохча. Старуха обернулась на звук – ее зеленые глаза затягивала молочно-белая пленка.
– Тебе нужна моя помощь, – промолвила она.
Знахарка не спрашивала, она знала.
Мне пришлось одернуть себя – по привычке захотелось махнуть рукой в сторону повозки. Даже мне с моим единственным глазом приходилось полагаться на зрение куда чаще, чем на помощь остальных чувств. Издали доносились приглушенные голоса – оставшиеся внизу разбивали лагерь у подножия холма.
– С вами путешествует молодая женщина. Несколько недель назад она разрешилась от бремени, но сейчас молоко почти пересохло, а младенец ослаб. Есть много причин, почему молоко у женщин кончается до срока, но, прежде чем я подберу для нее нужные травы, я должна ощупать ее груди – пусты они или полны, холодны или горячи. Приведи ее сюда. Сама я вниз не спускаюсь. А тебе я дам кое-что для младенца. Ступай за мной.
Знахарка исчезла за занавеской. Мой взгляд случайно упал на дерево рядом с дверью хижины. Теперь мне удалось разглядеть, что за плоды росли на ветках. Легкий ветерок шевелил высушенные зародыши – козьи, коровьи и человечьи. Большинство так высохло, что уже невозможно было определить, кому они принадлежат. Некоторые представляли собой почти сформировавшихся младенцев размером не больше ладони. Зародыши раскачивались на ветру и мягко стукались друг о друга.
Словно увидев мое изумление, знахарка промолвила из темноты хижины:
– Последние годы все больше женщин, а также коров и овец не могут выносить дитя. Злой дух входит в женские утробы, и младенцы извергаются до срока. Если схоронить их тела, дух обретет свободу и снова будет входить в утробы, не позволяя матерям выносить здоровых младенцев.
Знахарка появилась в дверях с деревянной миской в руках, до краев наполненной густой белой жидкостью.
– Рябина, особенно живая, улавливает злых духов и не позволяет им вселяться в материнские утробы.
Старуха протянула мне миску.
– Давай младенцу сколько сможет выпить, помалу, но часто.
Услышав мое сопение, она рассмеялась.
– Это всего лишь яйца со скорлупой, растворенной в настойке дягиля. Я взбила их с медом. Смесь придаст ребенку сил, а чем сильнее он станет сосать грудь, тем быстрее молоко вернется. А сейчас, госпожа, ступай и приведи ко мне мать. Посмотрим, что я смогу для нее сделать.
– Господин. Впрочем, не важно. Благодарю тебя, я пришлю ее.
Знахарка нахмурилась.
– Господин? Но я могу поклясться, что…
Она протянула руку, пытаясь коснуться моего лица, и мне пришлось уносить ноги, оставив знахарку под рябиной в окружении мертвых младенцев.
Позже Осмонд отвел Аделу в хижину, где знахарка ее осмотрела. Вернулись они с пучками трав, которые должны были вызвать прилив молока. Адела впервые за много дней приободрилась, а Осмонд, напротив, впал в задумчивость. Знахарка сказала ему, что травы не смогут полностью излечить Аделу, чтобы восстановить силы, ей требовалось что-нибудь посытнее, чем тощие дикие птицы и коренья. Адела нуждалась в мясе и вине. Только тогда она сможет выкормить ребенка. Однако знахарка не знала никого в округе, кто мог бы их продать.
– Я слыхала, что вина и еды вдоволь в усадьбе Волюптас, но придется постараться, чтобы владельцы согласились их продать. Многие пытались, но все уходили с пустыми руками.
Знахарка словно бросала нам вызов – и Зофиил не устоял.
Сквозь решетчатую прорезь в воротах монах внимательно всмотрелся сначала в Зофиила, затем в меня.
– Обращаешь свинец в золото? – недоверчиво переспросил он.
– Ты сомневаешься, что подобное возможно? – Зофиил поднял бровь – верный признак того, что жертве расставлена ловушка, куда, как мне хотелось верить, она вскорости и угодит.
Усадьба называлась Волюптас, или «Наслаждение», и добраться до нее оказалось не легче, чем до хижины. Идеальное место для тех, кто решил спрятаться от мира. Если верить знахарке, здесь жили два десятка мужчин и женщин, в основном лондонцы – богатые, красивые и молодые, бежавшие из города, пораженного чумой. Говорили, однако, что предводитель их небогат, некрасив и далеко не юн – бедный монах, владевший великим даром. Монах знал, как противостоять чуме.
Сквозь решетку мы успели разглядеть, что монах носил сутану кармелитов, но не из грубой материи, как его собратья, радеющие об усмирении плоти, а из мягкой и теплой шерсти. Что же до плоти, то монах отличался пышными телесами – кругленький, с толстыми, в ямочках, пальцами. Разговаривая с нами, он держал у самого носа букетик из трав, но едва ли в том была нужда – густой и тяжелый аромат духов, исходивший от него, забивал любой неприятный запах чужаков.
Монах отвел букетик от носа.
– Некоторые верят, что возможно, – осторожно ответил он.
Зофиил улыбнулся. Знахарка сомневалась, что обитателей усадьбы заинтересуют мощи. Они утратили веру в святых и праведников и доверяли только этому монаху, который, судя по всему, не боялся ни Бога, ни черта.
– Отчего проистекает чума? – спросил Зофиил.
Удивленный сменой темы, монах поднял бровь.
– От избытка меланхолии, нарушения равновесия телесных соков, – кратко отвечал он. Ему явно не терпелось вернуть разговор к золоту.
Однако Зофиила было не так-то легко сбить с толку.
– А как восстановить равновесие, как не стать жертвой чумы?
Монах нетерпеливо вздохнул.
– Поступать как мы. Дни и ночи мы посвящаем благородным искусствам, вкушаем изысканную пищу, танцуем, слушаем приятную музыку, вдыхаем благоуханные ароматы, не отказываем себе в любых удовольствиях плоти, потакая телу во всем. Люди заболевают, когда позволяют себе поддаться дурным мыслям и страхам, отрицают желания плоти и презирают ее. Именно поэтому многие пали жертвами великого мора, покорились ему, и их тела стали добычей чумы. В этих стенах я не позволяю упоминать о чуме. Мы думаем только об удовольствиях и красоте. Впрочем, сейчас речь не о том. – Монах нетерпеливо прищелкнул унизанными множеством перстней пухлыми пальцами. – Ты, кажется, говорил о превращении свинца в золото. При чем здесь чума?
Зофиил тонко улыбнулся.
– Друг мой, тебе наверняка известно, что все на свете состоит из четырех стихий: земли, воды, огня и воздуха, а также трех первоначал: соли, серы и ртути. Свинец и золото отличаются друг от друга только
