хозяин балагана.

Он называл себя Зофиил – «соглядатай Божий». Как соглядатай должен всегда быть начеку, так и в Зофииле с первого взгляда чувствовалась настороженность. Он не обещал людям того, что легко впоследствии оспорить. Если сулишь живую русалку, а она мертвая, об этом скоро прознает вся ярмарка. В лучшем случае никто больше не пойдет в балаган, в худшем – пьяная толпа и поколотить может. Позже мне вспомнилось, что Зофиил даже не утверждал, что там у него русалка. «Морское диво» – все, что он сказал. Ум у Зофиила был остр, как нож живодера.

Солнце в дни словно и не всходило; мы жили в вечных сумерках под спудом низких свинцовых туч. В балагане было еще темнее, холод пробирал до костей. В таком месте даже от дождя прятаться не захочешь. Балаган был растянут позади фургона, и в тесном пространстве едва помещались три-четыре зрителя. Желтый свет фонаря освещал клетку, установленную на задке фургона. Прутья предназначались не для того, чтобы удержать существо внутри – оно бы никуда не сбежало, – но чтобы посетители не отщипывали от него по кусочку и не уносили с собой как частицу мощей. Конечно, русалка – не святая, однако она ведь не от мира сего, может, ее частичка исцеляет какую-нибудь болезнь? Одной вони хватило бы, чтобы изгнать самого упорного беса.

Существо лежало на спине в гнездышке из гальки, раковин, мертвых крабов, морских звезд и сухих водорослей. Запах рыбы и соленой воды убеждал всякого, что оно родом из моря, и почти заглушал тонкий аромат смирны, ладана, мускуса и алоэ, который мог различить лишь тот, кто хорошо его помнил.

Мало кто в те времена узнал бы этот дурманящий, терпкий запах, который, раз почувствовав, невозможно забыть. Запах забальзамированного тела. Сколько лет прошло, а он так и не выветрился из моей памяти. Рыцари возвращались из Акры, как обещали, но не во главе свиты, нагруженной сокровищами, получив отпущение всех прошлых и будущих грехов. Нет, их привозили в гробах изнуренные слуги, привозили, чтобы уложить молодыми в холодный склеп под фамильными гербами. Миро стоит дорого. Это редкий и сложный состав. Мы многое переняли у сарацинов, и не в последнюю очередь умение сохранять мертвецов. Овладел ли Зофиил этим искусством или купил русалку у кого-то другого? Так или иначе, она обошлась ему недешево.

Русалка была не больше младенца. Лицо съежилось, от глаз остались одни раскосые щелки. Голову покрывал жесткий золотистый пух, ресницы и брови казались неестественно светлыми на фоне кожи, темной то ли от природы, то ли от бальзамирующего состава. Грудь – гладкая и бесполая, как у ребенка, руки – почти человеческие. Один кулачок сжимал ручное серебряное зеркальце, другой – куколку, вырезанную из китового уса. Куколка была в форме русалки, наподобие тех гротесков, которые можно увидеть в церкви: с широкими бедрами, острыми грудями и длинным змеиным хвостом.

Однако что было у крохотного существа ниже талии? На это мы все и пришли смотреть. Не ноги, точно. Скорее длинный вырост, расходящийся на конце, как задние ласты тюленя. Подобно всему телу, хвост – если это можно назвать хвостом – был бурым и сморщенным, без шерсти и чешуи.

– Это не русалка, – фыркнул человек, стоящий рядом со мной, – а…

Он не закончил, поскольку не нашел слов. От него несло луком, да так, что почти заглушало странный аромат из клетки.

– Говорят, – подхватил его приятель, – некоторые шарлатаны пришивают к человеческому телу рыбий хвост и показывают как русалку.

Тот, от которого несло луком, всмотрелся пристальнее.

– Это не рыбий хвост. Чешуи нет.

– Значит, тюлений. Сшили младенца с тюлененком.

– И меха нет, – раздраженно отвечал первый. – И шва. Уж я бы пришитый хвост отличил; как-никак, стежки кладу с малых лет.

– Так что это?

Они повторили свой вопрос Зофиилу, когда вышли из балагана, – повторили громко, со злостью, идущей от неуверенности.

Он оглядел обоих презрительно, как будто такое могли спросить только дураки.

– Как я вам говорил, морское диво. Детеныш русалки.

Тот, от которого разило луком, хмыкнул, как будто слышал такие уверения много раз и знает им цену.

– А чего у нее чешуи на хвосте нет?

Он с ухмылкой оглянулся на собравшийся вокруг народ – смотрите, мол, как я его поддел. В толпе закивали. Горожане любят, когда чужака припрут к стенке.

– Так ты признаешь, что это хвост? – холодно произнес Зофиил.

Улыбка сошла с лица вопрошавшего.

– Но без чешуи. И на голове ни волоса. Я слышал, у русалок волосы длинные.

– Есть ли у тебя дети, друг мой?

Горожанин замялся, не понимая, к чему Зофиил клонит.

– У меня, грешного, три мальчугана и дочурка.

– Скажи мне, друг мой, твоя дочь родилась с волосами?

– Нет, лысая, что ее дед теперь.

– А сейчас, полагаю, у нее чудесные длинные волосы?

Кивок.

– Вот видишь, они отрасли позже. То же самое у морских жителей. Рождаются голенькими, волосы и чешуя появляются с годами.

Горожанин открыл рот, да так и закрыл, не найдясь что сказать.

Зофиил улыбнулся одними губами – глаза его оставались мрачными.

– Ты мудрый человек, друг мой. Глупцы не додумались бы до таких вопросов, и я не удивлен, что ты не знаешь ответа. Многие ученейшие мужи нашей страны ничего об этом не ведают, потому что новорожденных русалок видят редко, только взрослых. Малышей прячут в глубоких пещерах, пока они не подрастут настолько, чтобы выплыть на поверхность. Их редко встретишь, гораздо реже, чем взрослых русалок, которые тоже попадаются нечасто. Думаю, детеныша русалки не видели лет пятьсот, если не больше.

Несколько мгновений люди молчали, переваривая услышанное, потом разом схватились за кошельки, торопясь сунуть Зофиилу монеты – только успевай принимать. Каждый, у кого оставались деньги, спешил отдать последние пенни за возможность взглянуть на редчайшее из редких существ. Даже недоверчивый горожанин – тот, от которого разило луком, – лучился гордостью, будто самолично нашел русалочьего младенца. Зофиил умел подать товар лицом.

Так получилось, что день выдался удачный для всех нас. Варфоломеевская ярмарка была оживленней обычного. Торговые ряды на южном побережье закрыли, и купцы потянулись в глубь страны. Жизнь, говорили они, не кончилась. Пока не померли, надо что-то есть. Так они кричали друг другу до хрипоты, и толпа заразилась их настроением. Вино и пряности, соль и оливковое масло, краски и ткани – все буквально сметали с прилавков. «Покупайте сейчас, – убеждали торговцы, – может пройти несколько месяцев, прежде чем нам завезут новый товар. Запасайтесь, пока не поздно». И народ запасался, словно готовился к осаде.

Мне удалось продать пять косточек святой Бригитты (их вешают в хлеву, чтобы коровы хорошо доились) и несколько ребер святого Амвросия (их помещают в пчельники). Крестьяне спешили заручиться помощью святых. Бобы почернели от мучнистой росы – дай Бог собрать хоть столько, чтобы закрыть донце котелка. Сено гнило от дождей, колосья полегли. Все понимали: если дожди не перестанут, зимовать придется на меде и сыре.

Цены взлетели, как и следовало ожидать. Покупатели ворчали, но раскошеливались. Что проку сберечь несколько пенсов, если в следующие недели их не на что будет тратить. К тому же если ты переплатил за бочонок солонины, то сдерешь больше за свои ножи. Хуже всего приходилось тем, кому нечего было продать, ну да это уж не наша печаль.

Не остались без заработка даже Родриго с Жофре. Вечерами в гостиницах, перед пылающим очагом, довольные успешной торговлей и размякшие от горячей еды и крепкого эля, люди готовы щедро платить за развлечения. А Родриго и Жофре обладали талантом, редким в бродячих музыкантах, хотя один талант в