спину.

– Ну, что теперь скажешь насчет пошлины?

Старик, хоть и побежденный, не потерял присутствия духа.

– Меня вы, может, и одолели, а девчонка-то по-прежнему у него, – с ухмылкой проговорил он, указывая свободной рукой на противоположный берег. Парень оттеснил Аделу с моста и заставил встать на колени. Он все так же держал нож у ее горла, как будто собирался зарезать овцу. Адела с рыданиями звала Осмонда.

Парень взглянул через реку на отца, потом на мост, где стояли мы. Он ухмыльнулся щербатым ртом.

– И не думайте ко мне подойти! – крикнул он. – Живо перережу ей глотку!

Зофиил, не желая уступать, тоже принудил старика встать на колени.

– Скажи своему пащенку, что, если он сейчас же ее не отпустит, я пропорю тебя насквозь.

В доказательство своих слов он так заломил пленнику руку, что тот вскрикнул от боли.

– Если… ты убьешь меня… он убьет ее… Но, – добавил старик заискивающим тоном, – мы всего лишь зарабатываем себе на хлеб. Следим за бродом, чистим его для таких, как вы. По справедливости вы должны нам несколько пенсов за труды.

– Кто дал тебе право на сбор пошлины? – строго спросил Зофиил.

Родриго перебил:

– I denti de Dio, Зофиил! Какая разница, по закону ли он берет пошлину? Тот малый угрожает Аделе ножом…

– Обернись, сынок! – завопила женщина с дальнего берега, но поздно. Осмонд уже обрушил посох на голову ее сына, и тот, выронив нож, рухнул замертво. Осмонд поднял Аделу и прижал к своей мокрой рубахе. Кровь текла с его шеи, там, где ее поранило пикой. Они обнялись судорожно, словно уже не чаяли увидеть друг друга живыми.

Женщина заголосила и попыталась пробиться через мост к лежащему без чувств сыну, но Сигнус и Плезанс преградили ей путь. Сигнус крепко схватил ее за правую руку, стараясь увернуться от ножа. Женщина так рвалась к сыну, что продолжала сопротивляться и после того, как мне удалось отнять у нее нож. Девчонка тем временем убежала под мост, откуда доносился надрывный ор грудного младенца.

Зофиил, торжествующе подняв брови, обратился к старику:

– Ну что, чья взяла?

Тот изобразил вкрадчивую улыбку.

– Уж вы и подумали невесть что! Он бы и пальцем ее не тронул, просто нам приходится смотреть в оба. Кто только не ездит по мосту! Оберут бедного человека до нитки, если не припугнуть заранее. У нас и в мыслях не было вас обижать, люди добрые.

– Ты мне зубы не заговаривай! – рявкнул Зофиил. – Взимаете незаконную пошлину. Угрожаете путникам. Скольких вы ограбили? Будете болтаться в петле, и ты, и твое семейство.

Он снова вывернул старику руку.

Тот вскрикнул, и на лице Зофиила мелькнуло довольное выражение.

– Твой спутник проломил моему сыну голову, – выговорил старик. – Если он умер, в петле буду болтаться не только я.

Зофиил не ответил, но чуть ослабил хватку.

– Никто из нас не хочет связываться с властями, верно? А ведь мы можем сослужить друг другу службу. Вам нужно место для ночлега, чтобы согреться и обсушиться. Здесь на два дня пути ни одного трактира, так что спать вам на земле, если… – Он замолчал, делая вид, будто задумался. – Знаю я одно местечко, где вы могли бы провести ночь. Что скажешь? Стоит заплатить за такое пенс-другой?

– Ты что, предлагаешь нам всем забиться к тебе под мост, как крысам? – фыркнул Зофиил.

– О нет, высокочтимый лорд, – так же ехидно отвечал старик. – Наш домишко не годится для таких знатных особ. Я про трактир.

– Ты сказал, что в здешних краях их нет.

– Нет, но был. Достался одной женщине от покойника мужа. Все шло хорошо, пока попы не запретили ей варить свое пиво. Сказали, что она должна покупать его в монастыре по той цене, какую они назначат. Разорили ее. Думали, и вовсе выжить, да она уперлась – не будет, говорит, по-ихнему.

– Если трактир закрыт, что нам от него проку?

– Не спеши, разумничек, людей насмешишь. Я к этому и веду. Пива она больше не подает, еды тоже, да и сомневаюсь, что у нее для себя самой есть, потому что народу в наших краях почти не осталось, окромя монахов, будь они неладны. – Он сплюнул. – Эти-то жируют, хоть мы голодаем. Но вам что за печаль? У вас, поди, хватает еды и эля. – Старик с завистью покосился на фургон, – Так вот, сарай для гостей по-прежнему стоит. И хоть ей не разрешают называть свое заведение трактиром, даже вывеску вешать, за несколько монет она вас пустит. Она, конечно, злобная старая карга, да трудно ее винить, после такого-то. Ну, что скажешь? Хотите знать, куда идти? Сами не найдете, коли я вам не покажу.

Старик взглянул в сторону дальнего берега на мокрого, дрожащего Осмонда. Адела перестала плакать, но все еще цеплялась за мужа. Она была очень бледна.

– Сдается мне, он не откажется провести ночь в сухости. Да и бабенке с пузом лучше не ночевать на земле, ежели не привыкла.

– Как нам знать, что ты не отправишь нас к грабителям вроде тебя самого?

Старик сделал оскорбленное лицо.

– Я тут стараюсь помочь добрым людям…

Наконец, после того как он поклялся могилой матери и жизнью детей на слезах Богородицы, извлеченных мною из котомки, что место совершенно безопасное, Зофиил (предварительно пообещав вернуться и лично разрезать его на кусочки, если это окажется не так) вытащил из кошелька несколько пенсов. Старик спрятал их с такой скоростью, что даже искусный фокусник Зофиил не смог бы сделать это быстрее, и добавил с хитроватой усмешкой:

– В старом трактире и спрятаться хорошо, ежели за кем погоня. Стражники проедут мимо и не заметят.

Он ойкнул, потому что Зофиил снова схватил его за горло.

– Если ты ждешь денег за свое молчание, приятель, то знай, что мы люди законопослушные и никто за нами не гонится.

Старик высвободился из его хватки и потер шею.

– Да я разве что… Просто, бывает, ежели кого ищут, то и меня спросят, не видел ли таких. – Он пожал плечами. А я когда вижу, когда нет.

Зофиил некоторое время стоял, сузив глаза, потом рассмеялся и бросил старику еще монетку.

– Вот тебе за твою наглость, приятель!

Плезанс перевязала и шею Осмонду, и голову старикову сыну, предварительно втерев в раны дурно пахнущую зеленую мазь. Мать сидела, держа стонущего парня на коленях, попеременно с равным жаром ругая Осмонда и благодаря Плезанс. Трудно было не пожалеть эту женщину, пусть даже она и жила разбойничьим промыслом. Вместе с семейством она ютилась под мостом на настиле, сколоченном из старых досок. Здесь они и спали среди того, что вылавливали из реки. Однако река – своенравная хозяйка, она без предупреждения может отобрать все, что дала, и многое другое.

Мы наконец вновь двинулись по дороге. Обернувшись, можно было видеть, как старик пинком поднимает сына, браня его за ротозейство; старуха тем временем на все корки честила мужа, нимало не уступая ему в крепости выражений. Наш отъезд, казалось, заметила только девочка, которая стояла под мостом, глядя нам вслед пустыми глазами и не обращая внимания на вопли младенца, которого держала на руках.

Старик сказал правду: без его слов мы бы гостиницу не нашли: дорога заросла травой, вывески- указателя не было. Насчет вдовы он тоже был прав: она и впрямь оказалась злющая, но в сарае по крайней мере имелись крыша и дверь, хотя внутри много лет обитали только облезлые куры.

Вдова была такой же тощей, как и ее несушки. Щеки запали, глаза ввалились, как будто старуха несколько лет не видела хлебной корки. Тем не менее она готова была бесстрашно защищать свои владения с вилами в одной руке и собачьей плеткой в другой. Двое огромных, голодного вида псов с лаем