шелохнуться, пока стук копыт не затих вдали. Дождь стучал по веткам, ветер свистел в кронах, но больше мы не различали ни звука.

Зофиил обвел нас взглядом, явно забавляясь зрелищем наших перекошенных волнением лиц.

– Забавное происшествие. А теперь, если все достаточно отдохнули, не попытаться ли нам вновь запрячь эту бессовестную скотину?

Как только он нарушил молчание, все словно вспомнили, что давно уже сдерживают дыхание. Раздался общий вздох. Адела повернулась к Зофиилу и открыла было рот, но, поймав мой предостерегающий взгляд, смолчала. Таких людей лучше ни о чем не спрашивать. Возможно, мы все заблуждались, и в нем все же теплится искра сострадания.

Покуда собирали лагерь, никто не проронил ни слова. Угли давно угасшего костра раскидали, а Ксанф, удовлетворившись тем, что показала норов, милостиво разрешила себя запрячь.

Когда сборы закончились, Зофиил подошел к дереву, к которому был привязан Сигнус. Юноша, все еще белый как полотно, робко улыбнулся.

– С-с-спасибо, – прошептал он.

– Конечно, мы можем просто оставить тебя здесь до возвращения стражников и тем избавить себя от лишних хлопот. А если ты умрешь с голоду, тем лучше – добрым жителям Англии не придется тратиться на веревку для твоей шеи.

– Но я думал… – дрожащим голосом выговорил Сигнус.

– Ты думал, раз я не позвал стражников, значит, не намерен тебя выдавать? – рассмеялся Зофиил. – О нет, дружок. Лишь крайние обстоятельства вынудили бы меня вручить тебя стражникам. На дороге, без свидетелей, они бы объявили, что сами поймали беглеца, и, как напомнил наш мудрый друг Родриго, могли бы даже задержать нас по подозрению в укрывательстве. Стоит ли ограничиваться одним пленником, если можно без труда взять девятерых и заслужить большее поощрение? Нет, я намерен передать тебя приставу лично, в присутствии возможно большего числа свидетелей, дабы избежать недоразумений.

Он отвел все еще дрожащего Сигнуса к фургону. Остальные, чтобы не встречаться с юношей глазами, сделали вид, будто укладывают свои вещи.

– Наригорм, давай быстрее, мы готовы, – крикнула Плезанс, закидывая котомку в фургон.

Девочка сидела на корточках чуть поодаль, пристально глядя в землю, и словно ничего не слышала. Мне захотелось взглянуть, чем там она занята.

– Укладывай вещи, Плезанс, я ее приведу.

Наригорм, устроившись между корнями дерева, играла со своими рунами, рассыпав их на земле, где нарисовала три круга, один в другом. Девочка, словно почувствовав мое приближение, подняла глаза. Она быстро сгребла дощечки, одновременно стирая руками круги, но от моего взгляда не укрылось, что кроме рун там было кое-что еще: длинное белое перо и ракушка, какую рыбаки называют «русалкиным веером». Все это она, прежде чем встать, спрятала в мешочек.

– Наригорм, неужели ты?..

– Камлот, Наригорм! Сюда! Мы уезжаем! – крикнула Адела с козел.

Наригорм убежала. Мой взгляд невольно вновь устремился на полустертые круги. Раскладывала ли Наригорм руны, когда проехали стражники? Неужто она?.. Нет, Зофиил действовал явно осознанно, не под влиянием порыва и, надо сказать, логично. Тем не менее меня мучил вопрос: какие еще вещицы прячет в своем мешочке Наригорм?

Еще одну ночь мы провели в холоде и сырости под деревьями, но на следующий день вроде бы проглянула надежда. Лес вновь сменился возделанными угодьями; мы видели на полях нескольких послушников, которые брели по щиколотку в жидкой грязи с видом таким страдальческим, словно они во исполнение епитимьи совершают пешее паломничество. В бороздах стояла вода. Боронить можно было не раньше, чем она высохнет, а поскольку дождь не переставал, все указывало на то, что это случится не раньше Рождества.

Однако ясно было, что мы на монастырской земле, а где монастырь, там и странноприимный дом с сухими постелями, очагом, едой и обществом, чтобы коротать долгие зимние вечера. Мы приободрились и прибавили шаг. Даже Ксанф словно заразилась нашим радостным чувством и побежала резвей без всякого понуждения.

Тут мы обогнули поворот дороги, и Родриго попросил всех остановиться. Он догнал Зофиила и, схватив Ксанф под уздцы, развернул ее вместе с фургоном в придорожную рощицу.

Мы в тревоге огляделись – снова стражники? Однако Родриго подозвал нас движением руки.

– Что делать с ним? – спросил он, указывая на забрызганного грязью сказочника, устало прислонившегося к фургону. – Если привести его в монастырь связанным, сразу станет ясно, что это скрывающийся беглец.

– И что? Так и есть! – отвечал Зофиил.

– Мы в неделе ходьбы от города. Вдруг здесь еще не слышали о преступлении?

– Родриго прав, – с жаром вмешалась Адела. – Если в монастыре ничего не знают, мы можем привести Сигнуса с собой, как свободного. Ты сам говорил, что держишь его связанным только для того, чтобы нас не обвинили в укрывательстве.

Зофиил мотнул головой.

– Вы забыли про стражников. Они ехали в эту сторону и наверняка заглянули в монастырь с расспросами о беглеце.

– Может, они ехали по другому делу, – заметил Родриго.

– А может, нет. Ты предлагаешь поставить нашу жизнь на кон – угадаем или не угадаем, за чем ехали стражники? Теперь я понимаю, у кого Жофре перенял страсть к азартной игре. Рискуй, коли хочешь, Родриго, но деньгами, а не нашей свободой.

Родриго, сверкнув глазами, шагнул к фокуснику. Мне пришлось вмешаться.

– Есть лишь один способ это выяснить. Вы оставайтесь здесь, а я схожу один. Расспрошу про стражников и про то, есть ли вести из города. Если в монастыре ничего не знают, можно идти с Сигнусом, пусть только он спрячет крыло и не показывает плащ – больно уж цвет заметный. Жофре или Осмонд могут одолжить ему рубаху и котарди. Если хорошенько примотать крыло к телу, подумают, что он просто однорукий. Мало ли увечных приходит в монастырь за подаянием? Никто его не заметит.

– А если там знают про убийство? – спросил Зофиил.

– Тогда дождемся темноты и постараемся проехать мимо монастыря незамеченными. Днем не получится – слишком нас много.

– По-твоему, я откажусь от сухой постели и горячей еды ради спасения этой твари? – возмутился Зофиил.

– Нет, я слишком хорошо тебя знаю, но ты можешь отказаться от теплого ночлега ради награды за голову беглеца. Если Сигнус потребует убежища в монастырской церкви, то плакали твои денежки.

Каждый, обвиненный в преступлении, мог потребовать убежища в церкви, если успевал добежать до нее и позвонить в алтарный колокол. После этого он в течение сорока дней должен был сделать выбор: сдаться светским властям и предстать перед судом или согласиться на пожизненное изгнание. К порту, указанному судьей, несчастный шел босиком, с непокрытой головой, держа в руке деревянный крест-посох, что, впрочем, не всегда спасало его от мести со стороны родственников жертвы.

Зофиил фыркнул.

– Быть изгнанником до конца жизни – и это если он доберется живым до порта! Не поверю, что наш птенчик готов несколько недель кряду стоять по колено в воде, умоляя корабельщиков взять его с собой. Да ни один шкипер не возьмет человека, который не может ни оплатить, ни отработать путешествие, – разве что решит продать нашего друга богатому чудаку, собирающему диковинки для своего зверинца.

– Сигнус может предпочесть верной смерти слабую надежду. В безвыходном положении люди хватаются за соломинку.