Он так долго сдерживал гнев, что теперь его голос звучит бесстрастно.

Генерал выпрямляется в кресле.

– Так, значит, вы ничего не знаете?

– Чего я не знаю?

– Гиммлер пытался вести переговоры с Западом. Через посредников в Швеции.

– Что?!

Кейтель потрясен. Он сидит неподвижно, и на его грубо высеченном лице солдафона, которое всегда казалось мне маской, призванной скрыть растерянность, написано нескрываемое изумление. Потом в глубине его глаз и в уголках губ появляется что-то. Улыбка.

– Это точно?

– Да. Так сообщило шведское радио.

– Какая ужасная новость, – говорит Кейтель без тени сожаления и садится.

– Она сломила Гитлера.

– Еще бы. – Начальник штаба Верховного главнокомандования уже овладел собой. – Надо полагать, Гиммлер не сумел договориться с этими поборниками мира.

– Не сумел. Они дали ему от ворот поворот. Они ясно дали понять, что в любом случае капитулировать придется и перед Россией тоже. Не понимаю, почему он надеялся избежать этого.

– Вдобавок ко всему, – бормочет Кейтель, – неужели он не имеет понятия, как к нему относятся за границей?

– Очевидно, не имеет, – говорит генерал, и оба зябко поводят плечами, словно ощутив дуновение ледяного ветра.

– Странно, что он этого не знает, – говорит Кейтель, – хотя, казалось бы, должен знать все.

– Вы надеетесь понять, что у него на уме?

– Нет. Я солдат, слава богу, а не священник.

– Великая простота войны. Да.

– Вы находите войну простым делом? Они встречаются глазами.

– Пожалуй, нет.

– Полагаю, он действовал в уверенности, что станет преемником Гитлера. Если такое время вообще наступит, конечно.

– Возможно. Что ж, теперь эти честолюбивые замыслы рухнули.

– Вы думаете? – говорит Кейтель, словно размышляя вслух. – А эсэсовские дивизии в Альпах, более или менее свежие? А отряды тайной полиции?

С минуту оба задумчиво молчат.

Генерал опускает ладонь на ручку кресла.

– Это никуда нас не приведет. Я прибыл сюда обсудить фактическое положение дел.

– Я слушаю вас.

– Какова обстановка на этом участке фронта?

– Хаос. Полная утрата боевого духа. Подразделения спешат сдаться первому встречному американцу, имеющему достаточно нашивок. – Кейтель резко проводит обеими руками по тронутым сединой волосам. – Несколько дней назад я выезжал на линию фронта, снова пытался разыскать Венка. По дороге я встретил батальон, который отступал с крепкой оборонительной позиции, поскольку до них дошли слухи, что русские танки находятся в тридцати километрах! Я отправил всех обратно на позицию и пригрозил офицерам военно-полевым судом.

– Вы нашли Венка?

– Да, нашел. Он сидел в заброшенной избушке посреди леса и тупо смотрел на такую же карту, какая лежит на столе у меня.

– Мы должны обсудить выступление армии Венка к Берлину.

После непродолжительного молчания Кейтель смеется. Резким смехом, но с явным удовольствием. Генерал недоуменно смотрит на него.

– Венку приказано отступить от Эльбы и немедленно двинуться на Берлин, – говорит генерал.

– Я в курсе, Грейм. Именно я и отдал этот приказ.

– К нему присоединится Девятая армия, которая ведет бои на южных подступах к городу. – Оперевшись на костыли, генерал рывком поднимается с кресла, наклоняется над столом Кейтеля и тычет пальцем в карту. – Вот здесь.

– Благодарю вас. Я знаю, где находится Берлин, – говорит Кейтель.

– Все имеющиеся в нашем распоряжении самолеты… – Генерал нервно оттягивает пальцем воротник мундира. – В чем, собственно говоря, дело, Кейтель?

– С Венком покончено, – говорит Кейтель. – Он намертво застрял между озер под Потсдамом. Он не может сдвинуться с места ни на шаг, а половина его армии по-прежнему торчит у переправы через Эльбу. От Девятой армии осталось лишь несколько батальонов, которым удалось прорваться с рукопашными боями, чтобы присоединиться к Венку.

После минутной паузы генерал говорит:

– Вы уверены?

– Не задавайте дурацких вопросов, дружище. Я видел это своими глазами.

Проходит еще несколько мучительно долгих секунд. Наконец генерал говорит тихим голосом:

– Значит, у них действительно не осталось никакой надежды.

– Никакой надежды не осталось с тех пор, как русские подошли к Одеру. Никакой надежды не осталось с тех пор, как Гитлер настоял на самоличном руководстве каждой битвой. О, я тоже надеялся, – говорит Кейтель. – Только с помощью Венка я рассчитывал вытащить Адольфа из Берлина: я был готов связать его и запихать в танк, даже если бы мне самому пришлось сесть за рычаги. Но даже неделю назад, когда я отдал Венку тот приказ, я прекрасно понимал, что все мы просто обманываем сами себя. И вы тоже, Грейм. Что за самолеты вы стягиваете в Рехлин? Если даже у вас есть самолеты, у вас нет горючего.

Генерал отвечает не сразу. Он смотрит на свою ногу, на свою огромную, уродливую, окровавленную ногу, перебинтованную двенадцать часов назад в крохотной комнатушке при неверном свете, мерцавшем, словно пламя свечи, при грохоте разрывов.

Потом он говорит – так упрямо, словно самые слова, произнесенные вслух, уже являются шагом к достижению цели:

– Я получил приказ сделать все от меня зависящее.

– Больше ничего нельзя поделать. В бункере тешатся несбыточными надеждами. Он отдает приказы и думает, что их выполнение зависит единственно от его воли. В конце концов мне пришлось сказать ему, что он требует невозможного.

Генерал поднимает голову.

– Вы сказали ему это?

– В своей радиограмме. Я уже говорил вам раньше. Он хотел знать, когда армия Венка подойдет к городу, где начнется наступление, когда прорвутся передовые части Девятой армии… Мне пришлось ответить, что ничего подобного не произойдет. Я сказал, что надежды на спасение нет. – Кейтель смотрит на карту невидящим взглядом. – Мои слова прозвучали смертным приговором.

Адъютант стучит в дверь, входит и вручает Кейтелю телеграфную ленту. Кейтель читает сообщение, и у него дергаются губы.

– Телеграмма от адмирала Дёница, – говорит он. – Бункер по-прежнему остается на связи. Дёниц получил приказ отдать под трибунал всех предателей, одним из которых, похоже, являюсь я. Гитлер говорит, что я умышленно задерживаю армии, получившие приказ освободить Берлин.

Мы выходим из увитой плющом уютной виллы Кейтеля на яркий, но прохладный солнечный свет. После нескольких часов напряженного вглядывания в темноту и от недосыпа глаза у меня слезятся. Неприятные ощущения усиливаются, когда я всматриваюсь в белое утреннее небо, проверяя, нет ли поблизости бомбардировщиков.

Я осматриваю «бюкер». Он пригоден к полету, но после атаки «мустанга» в фюзеляже в хвостовой части осталось несколько безобразных дыр. Мы взлетаем с крокетной лужайки миллионера, делаем круг над