На протяжении всего этого рассказа Уодли держал дуло пистолета направленным на меня, как указательный перст.

— Откуда он взял пистолет двадцать второго калибра с глушителем? — спросил я.

— Он носил его не первый год. Давным-давно я купил редкий комплект из трех штук — наверное, таких не больше ста во всем мире — и подарил один пистолет Пэтти Ларейн и один Лонни. Но в это мы углубляться не будем. Хочешь верь, хочешь нет, но когда-то я очень любил Лонни.

— Не понимаю, зачем он взял с собой пистолет в ту пятницу.

— А он с ним не расставался. Это помогало ему чувствовать себя мужчиной, Тим.

— Ох, — сказал я.

— Что, никогда не приходило в голову?

— Если он так расстроился, глядя на нас с Джессикой, то почему не всадил в меня пулю?

— Ты не носишь с собой пистолета, — сказал Уодли, — потому что можешь им воспользоваться. А он не мог. Уж я-то знаю Лонни. Внутри он, без сомнения, рвал и метал. Убить тебя, убить Лорел, — но, конечно, он не мог сделать ни того, ни другого. Ведь он был такой душка.

— И потому убил себя?

— Я не хочу врать. Здесь виноват не только ты. У него были крупные неприятности с деньгами. Светил здоровенный срок. Он сдался на мою милость месяц назад. Умолял помочь. Я сказал, что попробую. Но, знаешь ли, даже в моем капитале это проделало бы чересчур большую брешь. Он чувствовал, что до конца я идти не намерен.

Меня вновь стала пробирать дрожь. Конечно, наряду со всем остальным сказывалась и усталость, но мои ботинки и штаны на заду уже промокли.

— Хочешь развести костер?

— Да, — сказал я.

Он поразмыслил над этим.

— Нет, — сказал он наконец, — боюсь, это отнимет слишком много времени. Все кругом сырое.

— Да.

— Ненавижу дым.

— Да.

— Извини, — сказал он.

Мои руки играли с песком. Вдруг он выстрелил. Вот так, ни с того ни с сего. Пок. Пуля взметнула фонтанчик в дюйме от моего каблука.

— Зачем ты это сделал? — спросил я.

— Не пытайся ослепить меня песком.

— Ты хорошо стреляешь.

— Я тренировался.

— Вижу, что не зря.

— От природы мне этого не дано. Я от природы неловок, за что бы ни брался. По-твоему, это честно?

— Нет, наверное.

— Одного этого довольно, чтобы снюхаться с дьяволом.

Мы умолкли. Я старался не дрожать. Мне пришло на ум, что моя трясучка может разозлить его, и как он тогда поступит?

— Ты не рассказал мне остального, — произнес я. — Что ты сделал, когда позвонила Джессика?

— Попробовал ее успокоить. Я и сам был не в своей тарелке. Лонни умер! Потом я велел ей ждать в машине. Обещал приехать.

— Какие у тебя были планы?

— Я еще не начал их строить. В такие моменты все, что ты можешь сказать себе, — это «Ну и каша!». Я не представлял, с какой стороны браться за дело, но тем не менее выехал в Рейс-Пойнт. Однако мне неверно объяснили дорогу. Я угодил на северную окраину Труро, и все пошло наперекосяк. Когда я добрался до Рейс-Пойнта, Лорел уже не было и машины тоже. Я вернулся в Бич-Пойнт — хотел сказать Пэтти Ларейн, что я думаю о ее инструкциях насчет дороги, но не нашел и ее. В ту ночь она так и не явилась обратно. И я больше никогда не видел лица Джессики.

— Пэтти Ларейн жила с тобой?

— Мы до этого дойдем.

— Хотелось бы.

— Сначала скажи мне: заходила Пэтти к тебе домой? — спросил Уодли.

— Вроде нет.

— Ты что, не помнишь?

— Я был слишком пьян. Может, и заглянула на минутку.

— Знаешь, что Пэтти Ларейн говорила о твоих провалах памяти? — осведомился Уодли.

— Нет.

— Она говорила: «Опять у этой задницы задницу закупорило».

— Это в ее стиле.

— Она всегда называла тебя задницей, — сказал Уодли. — Когда ты был нашим шофером в Тампе, наедине со мной она о тебе иначе и не говорила. И в последний месяц тоже. Задница. Почему она тебя так звала?

— Может, вместо кретина.

— Пэтти тебя ненавидела.

— За что бы? — сказал я.

— По-моему, я знаю причину, — сказал Уодли. — Некоторые мужчины ублажают женскую часть своей натуры, склоняя женщин к занятиям особым видом орального секса.

— О Господи, — сказал я.

— Вы с Пэтти занимались чем-нибудь подобным?

— Уодли, я не хочу об этом говорить.

— Гетеросексуалы болезненно относятся к таким вещам. — Он вздохнул. Закатил глаза. — Зря мы, наверное, не развели огонь. Это было бы сексуальнее.

— Уж уютнее точно.

— Ладно, сейчас не до того. — К моему изумлению, он зевнул. Потом я понял, что он сделал это как кошка. Чтобы снять напряжение. — А меня Пэтти Ларейн этим баловала, — сказал он. — Собственно говоря, так она меня на себе и женила. Раньше я с таким качественным исполнением не сталкивался. Но потом, после свадьбы, все прекратилось. Резко. Когда я намекнул, что не прочь продолжить наши скромные забавы, она сказала: «Уодли, я не могу. Теперь всякий раз, как я вижу твое лицо, оно напоминает мне твой зад». Вот почему мне страшно не нравилось, когда она называла тебя задницей. Тим, а с тобой она когда- нибудь так делала?

— Я не собираюсь отвечать, — сказал я.

Он выстрелил. Прямо оттуда, где сидел. Он не целился. Просто навел дуло и спустил курок. На такое способны только самые лучшие стрелки. Я был в свободных штанах, и пуля прошла сквозь складку над коленом.

— В следующий раз, — сказал он, — я раздроблю тебе бедро. Так что, пожалуйста, ответь на мой вопрос.

Я внутренне спасовал. Подпитка моего мужества давно шла из запасного бака. В таких условиях дай Бог сохранить хотя бы видимость спокойствия.

— Да, — сказал я, — однажды я попросил ее это сделать.

— Попросил или заставил?

— Она была не против. Молодая, хотела новизны. По-моему, раньше она никогда так не делала.

— Когда это случилось?

— Когда мы с Пэтти Ларейн впервые легли в постель.

— В Тампе?

— Нет, — сказал я. — Разве она тебе не говорила?