— Так точно, сэр.

— Мадден, Сонни сообщил мне, что Пангборн и Лорел должны были прилететь в Бостон, доехать оттуда до Пи-тауна и прикинуться туристами, которым страшно понравилась усадьба Парамессидеса.

— Она так называется?

— Да Несколько лет назад ее купил один грек, подставное лицо: деньги дали арабы. Теперь Уодли решил купить ее для Пэтти. Вот о чем они говорили на том обеде.

Он затянулся снова.

— Они обсуждали возможность повторного брака, — сказал он.

— С ума сойти. — Кажется, от его сигареты «паровозом» зацепило и меня.

— Знаете, почему Пэтти облюбовала себе этот домик? — спросил Ридженси.

— Она со мной не делилась.

— По словам Сонни, она уже год как положила глаз на эту усадьбу. Уодли хотел купить ее для нее — вроде того, как Ричард Бартон покупал Элизабет Тейлор бриллианты.

— А вас эти новости не расстроили? — спросил я.

— В смысле?

— Разве вы с Пэтти Ларейн не паслись на одной лужайке?

Если бы мы были на ринге, я мог бы сказать себе: это первый удар, которым я его достал. Он моргнул, и с него сразу слетела аура напористого правдолюбца. Только так я и могу описать это: словно в космосе пошерудили кочергой, и теперь там зарождалась электрическая буря.

— Эй, эй, — сказал он. — Послушай-ка, корешок. Не задавай мне вопросов о своей жене, а я не буду спрашивать о своей.

Огонек самокрутки уже тлел рядом с костяшками его пальцев.

— Я тоже хочу дернуть, — сказал я.

— Нечего скрывать, да?

— Пожалуй, не больше, чем тебе.

Он передал мне бычок, и я затянулся марихуаной.

— Ладно, — произнес он, — теперь скажи, о чем вы сегодня говорили с Уодли.

— Откуда ты знаешь?

— Можешь ты наконец понять, сколько у меня в городе осведомителей? Этот телефон, — похвастался он, — звонит, как в хорошем магазине.

— Чем ты торгуешь?

— Я торгую вычеркиванием имен из полицейских списков, — сказал он. — Торгую снятием мелких обвинений. Знаешь что, Мадден, иди и подрочи, а когда обтрухаешь себе все штанишки, приходи сюда к нам, настоящим ребятам, и расскажи своему другу Элвину, чего Уодли хотел от тебя сегодня на пляже.

— А если не расскажу?

— Это будет похуже, чем бракоразводный процесс в Тампе.

— Думаешь, ты хитрее меня?

— Я больше работаю.

Я обнаружил, что хочу рассказать ему. Не от испуга (ты слишком далеко улетел, говорила мне марихуана, чтобы бояться кого бы то ни было), а ради любопытства. Я хотел знать, что он из этого извлечет.

— Уодли, — сказал я, — сообщил мне, что они с Пэтти Ларейн борются за покупку этого дома.

Ридженси присвистнул.

— Уодли хочет надуть то ли тебя, то ли Пэтти Ларейн. — Он быстро взвесил в уме разные варианты, точно компьютер — я почти услышал это тр-р-р-клик-дик-пик. — и сказал: — А может, и обоих.

— У него есть на то причины.

— Не скажешь ли мне, какие?

— Несколько лет назад, когда мы все жили в Тампе, Пэтти Ларейн хотела, чтобы я его убрал.

— Да ну!

— Послушай, не надо скромничать, — сказал я. — Неужто она тебе об этом не говорила?

У него было слабое место. Несомненно. Он не знал, как реагировать на подобные замечания о Пэтти Ларейн.

— Я не совсем понимаю, о чем ты, — сказал он наконец.

— Проехали, — ответил я.

Это была ошибка. Он мгновенно снова набрал скорость.

— О чем еще вы говорили с Уодли?

Я не знал, рассказывать ему или нет. Мне пришло в голову, что Уодли мог записать наш разговор на пляже. Должным образом отредактированная, его пленка могла изобразить меня наемным убийцей, ищущим ангажемента.

— Уодли был озабочен смертью Пангборна, — сказал я, — и удивлен исчезновением Джессики. Несколько раз повторил, что теперь он вынужден идти на покупку дома в открытую, а это взвинтит цену.

— Он не намекнул, где может быть Пэтти Ларейн?

— Он хотел, чтобы я попытался ее найти.

— И что он за это предлагал?

— Деньги.

— Сколько?

Ради чего, собственно, защищать Уодли, подумал я. Или во мне говорят остатки нашего семейного предубеждения против откровенности с копами? Потом я вспомнил о маячке.

— Два миллиона, — сказал я.

— И ты ему поверил?

— Нет.

— Он предлагал тебе убить ее?

— Да.

— Подтвердишь это под присягой?

— Нет.

— Почему?

— Я не уверен, что он не шутил. Кроме того, я ведь все равно отказался. Я еще в Тампе понял: для таких серьезных вещей у меня кишка тонка.

— Где я могу найти Уодли?

Я улыбнулся:

— Спроси у своих стукачей.

— У каких именно?

— Тех, что в коричневом фургоне.

Он кивнул, словно я сделал хороший ход в шахматной партии.

— Я тебе честно скажу, — произнес он, — они не знают. Он просто встречается с ними то тут, то там.

— На чем он приезжает?

— Он связывается с ними по радио. Назначает встречу. А сам приходит туда пешком. Потом уходит, тоже пешком.

— И ты этому веришь?

— Ну, я пока не тряс их так, чтоб зубы стучали.

— Советую потрясти.

— Осведомителей калечить нельзя — заработаешь себе дурную славу. Кроме того, я им верю. Именно так Уодли и стал бы себя вести. Он хочет, чтобы люди видели в нем профессионала.

— Может, ты не слишком стремишься разыскать Пэтти Ларейн?

Чтобы продемонстрировать свое спокойствие, он разыграл небольшую сцену. Взял окурок, выпотрошил его большим пальцем, скатал в маленький бумажный шарик и закинул себе в глотку. Нет оснований для тревоги, говорила его улыбка.