покорила ее, опрокинула на подушки. Его рука спутала в клубок ее волосы. Он целовал ее лицо, шею, спускаясь все ниже…

Он смущал ее. У нее не было возможности сопротивляться. Всей своей тяжестью он навалился на нее. Его Нога решительно разделила ее ноги, его тело сжимало ее бедра и живот, его рука сорвала разделяющую их ткань…

Жар обнаженной кожи на ее обнаженном теле, на самом нежном месте…

Он двигался, завладев ее телом, его частое дыхание звучало в ушах, его движения поднимали в ней дразнящие волны возбуждения, незнакомые сильные ощущения заставили ее тело гибко изогнуться ему навстречу.

Мишель поднялся на руках. Мгновение она смотрела на него, ее губы горячо раскрылись… Но то, что он затем сделал, изумило ее. Необычное удовольствие от его прикосновений неожиданно стало причинять боль. Она откинулась, пытаясь избежать ее, но он даже не заметил этого. Его глаза были закрыты, он еще сильнее прижался к ней и одним могучим движением проник в нее.

Это была вспышка боли. Она издала мучительный протяжный стон, и он в непонятном страдании откинул назад голову. Его тело содрогнулось в страшной силе. Приглушенный крик вырвался из его горла. Он с силой входил в нее, мускулы на его плечах напряглись, как струны.

Испуганные всхлипы, паника и удивление вырывались из души девушки. Момент холодного насилия казался бесконечным.

Наконец он бурно вздохнул и ослабил жесткое напряжение. Опустившись рядом с ней, он жадно глотнул воздуха, словно после долго бега.

Было больно. И неловко. Он обманул ее и причинил ей боль, в то время как сам испытал наслаждение.

Он не смотрел ей в лицо и бережно гладил ее волосы.

— Виола… — шептал он. — Виола…

А она истерично думала: «Какая я глупая… теперь я падшая женщина…»

Он знал, что она плачет. Сквозь биение собственного сердца он скорее чувствовал, нежели слышал каждый ее всхлип, каждое рыдание. Стыд и страсть сжигали его. Он должен был остановиться и прекратить то, что обидело ее. Но тело вновь прижималось к ней, и его руки вновь стискивали ее…

Мишель целовал девушку, что-то говорил, пытаясь успокоить, но не понимал, что она отвечала. Он целовал ее глаза, слезы, ее обнаженные плечи… он пытался сказать, что сожалеет, что-то объяснить… Он не мог контролировать себя. Ее облик, сладостный, возбуждающий, снова разжег пламя в его венах. Он пытался утешить ее, но убеждение оказалось слишком чувственным, и его поцелуи становились все более долгими…

— О… — простонала она и… ощутила… сладострастие.

Он почувствовал, что в ней исчезла привычная скованность, а вместо нее возникло томное, страстное напряжение. Так долго тлеющее в нем пламя вспыхнуло, и он прижался губами к ее трепещущей груди. Она издала сладостный стон, который вовсе не означал боль. Девушка в жадной истоме выгибалась под ним, прекрасная в своем нежном тепле. Стыд и злость рассыпались в пыль перед реальностью ее облика при серебряном свете утра. Он забыл обо всем… ничего не слышал и не видел, казалось, что даже не дышал… ничего не существовало вокруг него, кроме страсти, которая поглотила его и ворвалась в нее взрывом радужного фейерверка.

Когда все завершилось, запахи и ощущения уронили его в странную летаргию. Смешанные чувства чередовались в нем — облегчение и наслаждение. Мысли исчезли. Он желал лишь одного — спать в ее объятиях. Виола молча смотрела на него своими любящими фиалковыми глазами, казалось, что девушка утратила способность говорить.

— С тобой все в порядке? — его губы коснулись ее губ.

— Не знаю… — прошептала она, жалуясь, точно ребенок.

Пытаясь успокоить ее, он нежно целовал девушку, чувствуя счастье и угрызения совести одновременно. Сон одолевал его. Подтянув упавшее одеяло, он старательно укутал им ее и себя, чтобы уберечься от холода раннего утра. Она затихла в его объятиях. Усталость медленно овладевала им. Он погрузился в бархатную мглу.

Услышав стук в дверь, Виола быстро вытерла слезы. Когда она проснулась, рядом с ней никого не было. Ей очень хотелось думать, что она всего лишь видела дурной сон, но… томительная боль и пятна крови на простыне говорили о том, что все самое ужасное произошло наяву.

Горничная вошла, не дожидаясь ответа. Служанка не смотрела на Виолу, только сделала легкий поклон и поставила поднос с завтраком у кровати.

— Ее сиятельство сказали, что если вы плохо себя чувствуете, то можете позавтракать в постели.

— Спасибо, — голос Виолы был слегка охрипшим. Она с испугом смотрела на еще одну чайную пару на подносе.

Горничная ничего не сказала по этому поводу и принялась разжигать огонь в камине. Странно, что она припозднилась с этим. Обычно потрескивание дров пробуждало Виолу по утрам. Чем все это объясняется? Неужели служанка заглянула в ее комнату раньше, чем Мишель ушел к себе?…

Горничная поклонилась и вышла. Запах кофе и свежевыпеченных булочек впервые в жизни показался Виоле отвратительным. Она отодвинула подальше поднос и забилась в угол постели. Отчаяние охватило ее.

Девушке нестерпимо, даже мучительно, хотелось принять ванну, чтобы немедленно смыть с себя все следы ночного происшествия. Но она не решалась позвонить служанке. А что теперь делать с испорченной простыней? Что делать с испорченной жизнью?

Не соображая, что делает, девушка бросилась к комоду и принялась лихорадочно искать ножницы. Ей оставалось лишь обрезать течение своей судьбы…

Легкий шорох заставил девушку остановить свои поиски.

Княгиня плотно закрыла за собой дверь. Виола метнулась к постели, но, бросив взгляд на Софию, замерла в испуге.

Она все знала. Она знала. Самая добрая, лучшая, благороднейшая женщина, мать девушки, на которой он собирался жениться, хозяйка дома, где ей дали прибежище… Виола стала задыхаться и закрыла глаза, не смея смотреть в лицо княгине. Ноги ее подкашивались. Слезы потекли из глаз. Слезы стыда и ужаса. Она медленно опустилась на колени…

— Тихо… тихо… — теплые руки коснулись плеч Виолы. Опустившись на пол, София прижала рыдающую девушку к своей груди. — Тихо, все будет хорошо…

— Мне… так стыдно…

— Тихо, милая… — София прижалась щекой к волосам девушки. — Не надо мне ничего