нейтрализует этого выскочку'.

…И довелось мне с государем нашим по всей земле-матушке проехать да по всем морям-окиянам проплыть. Я ведь теперь кто? Я не просто государев первый ординарец, я государев друг! Что, скажете не бывает так, чтоб государь да с простым казаком дружбу водил? Ан, бывает. Аккурат опосля того случая, когда государя нашего евойный батюшка чуть не убили (да и убили б, когда б мы все не помешали), государь наш заказал у самого Фабержея часы, ровнехонько шесть штук. Поперву-то мы с Филимоном, дружком моим отныне задушевным, даже удивились, что мол, не золотые часы, а серебряные, да спасибо адъютант государев, Павел Карлович, разъяснил, что к чему. Часы те, говорит, из металла платина, что дороже золота втрое! О как! Совсем одинакие часы, вся-то и разница — что на крышке прорисовано. У меня, на приклад, казак на коне на врагов во весь опор летит, пику перед себя держит. У Филимона — стрелок в засаде ворога выцеливат. У Николая Оттовича — корабль в море бой ведет. Словом, каждому то прорисовано, что кому ближе. Вот. А на обратной стороне крышки прописано: 'Другу моему, Егору Шелихову, от всего сердца, на память и в благодарность за мое спасение'. И подпись. Батюшка мой не верит, хоть и прописал я в станицу о том. И братья мои прописывали, потому как видели! Старший-то братец мой, ровнехонько через два дня, посля того случая в Берлин, в немецкую землю отправился. Он теперь ихнего принца, который государю нашему и нареченной его помогал завсегда, донскому бою учит. А все ж и ему часы мои повидать довелось, когда мы вместе с государем в Германии были. И он про то также батюшке в Затонскую отписал. Да только старик-то наш все одно не верит, ни в какую! Вот ужо, воротимся домой, в Россию, тогда приеду в станицу да всю правду и окажу!

Теперь-то уж до России-матушки вовсе недолго осталось. Как отплыли мы на крейсере 'Адмирал Нахимов' из Сан-Франциски, так вот уж и до Японской земли добрались. По пути на острова заплывали, Гавайские. От уж доложу — чудная земля, чуднее и не выдумаешь! Песок здесь черный! Люди веселые, добрые, приветливые, но могут и съесть! Заместо золота, да камней драгоценных тут птичьи перья носят. А правит у них король — имячко у него смешное — Калакун[58]! Армия тамошняя чуть не нагишом, но винтовки новенькие. Но самый смак — девки гавайские! Растелешутся и мужикам сами на шею вешаются. Вот рассказывать стану, так никто и не поверит, а ведь одну правду и говорю!

Только это все когда еще будет, а пока надобно бежать, потому как часы мои знаменитые прозвонили: пора тренироваться! Стало быть, ступай на палубу да изволь с государем и прочим донским боем заняться, да другим многим тож…

Государь-батюшка там уже. Ох и ловок же он стал за последний год, ох и ловок. Иной раз так двинется, прыгнет или откатится, что и глазом уследить невозможно! Ой! Вот, я ж говорил: не уследил, и качусь теперь кубарем по надраенной палубе…

'Закончить занятия!' По этой команде все (кто смог) встали, друг дружке руки пожимают. А вот смотрю на нашего государя и думаю, что все-таки верно говорят: любит Господь Россию! Вот и государь наш: не смотрите что молод, двадцати годков еще не исполнилось. Вы в глаза его посмотрите. Удивительные у государя глаза: я такие только у некоторых стариков видел! Знаете, взгляд такой усталый, все знающий. Я-то спервоначалу думал, что такой взгляд только у государя нашего и есть, а вот с тех пор как приехал к нему братец его, Георгий, вижу — фамильное это у них! У Георгия, даром что моложе, взгляд ровно такой же. Тоже не по годам…

Думал я про то думал, да и пошел к Филе Махаеву, обсудить то, что заметил. Выслушал меня Филимон, помараковал что-то, да и говорит:

— А ведь беда это, Егор, коли братец у нашего государя такой же.

Удивился я, хотел было спросить, в чем беда-то, да тут меня словно плетью по спине кто перетянул! Аж вспотел. Верно Филька говорит: видывал я, как братья родные из-за битой миски, из-за старого подсошника, что в отцовском наследстве остался, друг-дружку чуть не до смерти били. А тут ведь не чугунок старый — венец императорский да престол российский! За такое наследство может такая буча выйти. А не для того ль Георгий к нашему государю приехал?…

— Вот что, Филя, — говорю. — Побежим-ка сейчас к князю Сергею Илларионовичу в каюту, да все ему и обскажем. Может что и присоветует.

Сергей Илларионович, хотя и князь, а нас с Филимоном уже три года знает, потому и слушает со вниманием. До конца дослушал, помолчал, да и говорит:

— Вот что, братцы. Что заметили — молодцы, только теперь молчите. Сами ни во что не лезьте, тут проверить все еще надобно. А уж коли не ошиблись: пусть Его Высочество на нас, грешных, обиды не держит…

Лицо у него при этом такое стало, что мы с Филимоном враз и успокоились: князь Васильчиков нашего государя в обиду не даст! Хоть бы и своему родному отцу, хоть бы и самому господу богу…

А вот уж и конец нашего путешествия близится. Завтра в японскую землю придем, в порт, как бишь его… Ёкадама, что ли? Говорил мне Николай Оттович, как этот порт называется, да я подзапамятовал. Да и бог с ним, с портом этим. Государь сказал, что в Японии долго задерживаться не будет. Так, пару неделек, и все — домой!

В маленькой чистенькой комнатке было жарко от пылающих жаровен. Седзи [59] задвинуты, но на всякий случай вокруг дома ходят четверо, с мечами и револьверами. Никак нельзя допустить, чтобы хоть одно слово из сказанных здесь и сейчас достигло непосвященных ушей…

— Итак, братья, завтра — великий день в истории империи, который, правда, вряд ли будет отмечен праздником. Хотя, кто может угадать пути богов?…

Дэндзиро Хирикава поклонился присутствующим и отставил чашку с сакэ. Девятнадцать пар глаз уперлись в своего лидера.

— Вот уже семь месяцев мы с вами ожидаем этого великого дня. Того, что мы знаем, достаточно, чтобы уничтожить наглеца, дерзнувшего поднять нечестивую руку на блистательную Ниппон. Правда, одними клинками тут дела не решить… Хатори! — указательный палец уткнулся в одного из сидевших. — Все готово?

— Мины заложены, сенсей, — названный поклонился. — На основном маршруте — четыре, на резервных — по три.

— Замечательно, — короткая, словно падение лепестка сливы, улыбка. — Сасаи, — указательный палец сместился вправо. — Как у тебя?

— Нам удалось достать две картечницы Норуденферда[60]. Одна замаскирована под тележку продавца лапши, другая — в паланкине.

— Прекрасно, — снова короткая улыбка. — Ёнекава?

— Обе винтовки Спенсера пристреляны на 140 кэн[61]. У меня и у Теруо по восемь разрывных пуль. Позиции на основном маршруте — храм богини Каннон и дом Кинтаро Михаси, на резервных — харчевня Угаки, американский ресторан, дом Тосиюки Ёкои и таможенный склад.

— Очень хорошо, — улыбка задержалась чуть дольше. — И, наконец, Горо Нонака?

— Сенсей, я со своим отрядом выступаю, как только окончательно станет ясно, какой маршрут они выберут, — говоривший издал короткий смешок: — Мы развернем его к вам лицом.

— Замечательно — Дэндзиро Хирикава встал. — Я буду страховать вас, дети мои. И да поможет нам богиня Аматэрасу-оо-ми-ками[62]!

Иокогама… Последний пункт в маршруте моего кругосветного путешествия.

Шлюпка с «Нахимова» летит к берегу, морячки слаженно взмахивают веслами. Рядом со мной 'ближний круг': Васильчиков, Ренненкампф, Эссен, Шелихов и Махаев. В наличии отсутствует только Хабалов, который совершенно самостоятельно возложил на себя обязанности начальника моей личной охраны. В принципе, это верно: Ренненкампф бредит армией. Эссен — флотом, а у Васильчикова своих