— Заметил, — сказал я. — А «тещин язык» оставил на закуску.

— Я смазывала листья маслом, — сказала Джин. — Очень утомительно, но человек из магазина говорит, что это полезно.

— Он прав. Выглядит потрясающе. — Я повернулся к бумагам на столе. Из экспедиции просочилось соло на тромбоне из пьесы «Да хранят тебя ангелы». — Все прекрасно.

— Я получила ответ из Берлинского центра документации[45] — они ничего не знают. — Я хмыкнул. — Есть еще пара вещей, которые я хочу тебе показать, если ты не против.

— Ладно, — ответил я. — Через одну-две минуты.

Джин отошла к своему столу и промозглому свету, который обволакивает Лондон в дождливые дни, вокруг ее головы образовался нимб. Янаблюдал, как ее руки перекладывали кипы необработанных бумаг, двигались они без спешки и нервозности: как у опытной сиделки или крупье. На ней было спортивного типа платье с многочисленными пуговицами, карманами и швами. Волосы ее были стянуты сзади, кожа на лице совершенно разглажена — вид получился очень аэродинамичный. Она почувствовала на себе мой взгляд и повернулась. Я улыбнулся, но она оставалась серьезной. Потом открыла маленький ящичек в своем столе. Бесстрастное поведение делало ее очень манящей.

— Ты сегодня выглядишь очень аппетитно, Джин, — сказал я.

— Благодарю, — отозвалась она, продолжая перебирать кипу каталожных карточек, а я тем временем читал информацию министерства обороны. Джин работала с усердием, на котором держится вся разведка и вся полиция и на которое должно опираться любое научное исследование. Джин могла перебрать стог сена пальцами, найти иголку, а затем, внимательно приглядевшись, увидеть на ее кончике молитву Богу. Главное — это финальное усилие, в котором и заключена вся соль.

— Выкладывай, — сказал я. — Ты же давала подписку по Закону о государственной тайне. Ты знаешь, что сокрытие информации от меня — преступление. Давай посмотрим.

— Можно не так напыщенно?

— Мне иногда хочется послать тебя на работу в министерство иностранных дел. Там бы ты узнала, что значит напыщенность. Они все там говорят, как офицеры в английских военных фильмах.

Джин продолжала возиться около стола. Это был большой стол фирмы «Нолл интернэшнл», за который мне пришлось в свое время посражаться. В нем было столько ящиков и отделений, что одна Джин могла во всем этом разобраться. Она вынула стопку бумаг в мягкой папке, на которой карандашом было написано «Брум».

— Для него нет кодового имени, — сказала она.

Я поднял ключ на коммуникационной коробке. Алиса ответила:

— Да?

— Алиса, ты не дашь мне одно из тех кодовых имен, которые мы зарезервировали в прошлом году для кубинского посольства?

— Зачем? — спросила Алиса, добавив вдогонку «сэр».

— Для тех бумаг, которые присылает нам Хэллам на имя Брума.

— Значит, вам нужен деперсонифицированный код?

— Нет, — сказал я. — Мы считаем, что где-то может болтаться живой Брум. Если нам вдруг придется обратиться в МИД или МВД за документами, то наша позиция будет сильнее, если у нас уже будет дело на него.

— Бабочка «Мертвая голова», — сказала Алиса. — Открытие дела я проведу сегодняшним днем, но прошлым годом.

— Спасибо, Алиса, — поблагодарил я.

Алиса всегда клевала на доверительный тон сотрудников других отделов. Я передал Джин кодовое имя и дату открытия дела.

— Бабочка «Мертвая голова», — сказала Джин. — Ужасно длинное кодовое имя. И мне придется печатать его полностью во всех бумагах?

— Да, — ответил я. — Мне и так нелегко было получить от Алисы кодовое имя, на замену шансов никаких.

Джин подняла бровь.

— Ты боишься Алисы.

— Я ее не боюсь. Просто хочу работать без трений.

Джин открыла коричневую папку. Внутри лежали тонкие листы с машинописным текстом. Сверху было напечатано: «Surete Nationale»[46].

Дальше шел текст через один интервал, большинство круглых букв было забито краской. Я читал текст медленно и мучительно. Это была копия предварительного судебного слушания дела об убийстве[47]. В конце стояло: «Кольмар, февраль 1943».

— Обычное убийство, — сказал я Джин. — Значит, этот Брум был убийцей? — Я еще раз прочитал копию документа. — Судя по тексту, его ждал расстрел, — сказал я. Джин протянула мне фотостат документа германской армии, коричневый и в пятнах. Это был акт приемки заключенного из гражданской тюрьмы в Кольмаре, подписанный майором германской армии, подпись его была похожа на моток колючей проволоки. — Это что, фотография Брума? — спросил я.

— Если прочтешь внимательно, увидишь, что это акт приемки заключенного и досье. Обрати также внимание, что во французских документах его называют мсье Брум, а в немецком — Obergefreiter[48] Брум. В архивах, должно быть, нашли данные о его дезертирстве в Кане, и он, видимо, получил эквивалентный армейский ранг.

— Я заметил, — сказал я. — Проверь архивы военных судов Кана. Обычно человека возвращали в свое подразделение...

— Мы это знаем, дорогой, но его подразделения там уже не было, и я нигде не могу найти его следов. Группа 312 «Geheime Feldpolizei»[49] исчезла, а Росс из военного ведомства говорит, что немцы не возвращали своих людей в то же самое подразделение.

— Все-то он знает, твой Росс.

— Он был очень мил и услужлив.

— Надеюсь, ты не открыла ему наших фондов, — сказал я, перебирая бумаги на своем столе. — Ладно, ладно. Пошли Гренаду благодарность по официальным каналам, хотя завтра я ему и сам об этом скажу.

— Гренад к этому не имеет никакого отношения, — сказала Джин.

— Это разве не от Гренада пришло?

— Нет, — сказала Джин. — Я сама раздобыла.

— Что это значит? Ты ночью забралась через окно в Surete Nationale?

— Глупенький, — ответила Джин. — Я просто отправила запрос в Интерпол.

— Что?

— Не кипятись, дорогой. Я включила его в разное старье и пометила грифом «Специальный отдел».

— Гренад догадается, — сказал я. — Все запросы в Интерпол поступают прямо в ДСТ.

Джин ответила:

— Если бы ты посидел пару дней вон там... — она указала на свой стол: он был завален документами, досье, вырезками из газет, каталожными карточками, нераспечатанными письмами и перфокартами, — ...ты бы понял, что едва ли Гренад или кто-либо другой в ДСТ обратит внимание на запрос в Интерпол. А если и обратят, то с нами не свяжут. Он подписан Специальным отделом. Но даже если они найдут отпечатки пальцев, то что? Мы что, работаем здесь против Гренада?

— Остынь, — сказал я. — В задачи нашего отдела политические решения не входят. Для этого у нас есть парламент.

— Очень странно слышать это от тебя.

— Это еще почему?

— Потому что, просыпаясь по утрам в холодном поту, они мечтают о твоем положении.

— Послушай, Джин, — начал я.

— Я шучу. Не читай мне нотаций из-за простой шутки.

Я будто бы и не слышал.