Писательница как раз проходила мимо:
– Нахал ты, Степка, – она потрепала его за ухо, – но симпатичный нахал, – и она поспешила дальше.
– Привет, писательница, – крикнул Степа вслед, – я ничего плохого не сказал! И котлетки были классные?! А у адвоката телевизор во всю стену! А у философа чай с вареньем из авокадо! Она женщина- философ, готовит целыми днями и философствует! Все меня уважали, а выкупа за меня не давали!
– Да зачем тебе, Степа, выкуп? Ты же и так на свободе жил и по гостям шлялся! – Агата хохочет, всем смешно.
– Как зачем выкуп? Меня же украли! Агата, не смейся! Писатели все богатые! Особенно Лев Толстой! Но я у него не был, не знаю, где живет! Ничего смешного, Гриша! И ты, Оля!
– Лев Толстой давно умер, Степочка, – Агата погладила пса по спине, потрепала уши, а он завилял хвостом: «Спасибо». Потом вдруг добавил по-французски: «Мерси», увидел, как все удивились, и сказал еще и по-английски: «Сенкью вери мач».
– У нашей англичанки тусовался, – догадался Сережа, – она на Тихонькой улице живет, близко! На всех языках примочки знает!
– У англичанки недолго, – Степа нагло смотрел на всех по очереди, – она тоже вечно занята – то уроки государственные, то частные. Жить-то ей надо! Недолго был у нее, хотя она покупала мне мои любимые консервы «Бобик-Тобик». Но мне нужна не только еда, а душевные разговоры.
– А где же ты задержался надолго, Степочка? – Агата заглядывает в его глаза, гладит морду, холодный кожаный нос. – Мы же везде искали, некоторые ревели, некоторые деньги собирали. Барбосов хотел продать мотоцикл и заплатить шантажистам.
– Где был, где был – достали вопросами. Устал.
– Девчонки до всего хотят докопаться, – презрительно морщится Барбосов, – а по-моему, пришел, и ладно. Любопытство у девчонок большое, а ум маленький.
– У тебя зато большой! – огрызается Оля. Про любопытство чистая правда, от этого Оля и обижается. – Где ты все-таки был, Степан? В основном – где?
– Сказать, – хитро смотрит на всех пес, – сказать, значит? Без выкупа, без шантажа? Хитрые какие! Ну был у одного человека, а вы не догадались! Потому что все было хитро придумано. Конспирация!
– Не скажешь? – Лидка обиженно сложила губы в ниточку. – Мы к тебе всей душой, а ты?
– Бывает, – туманно говорит Степа, – ты всей душой, а к тебе не всей душой. И люди так себя иногда ведут, правда, Лида Князева?
Она отворачивается, обижается на правду, как часто бывает с любым.
– Все равно узнаю, – твердо говорит Леха, – и тогда берегись, вор-похититель! Замочу на фиг!
– Вместе разберемся, – поддержал Барбосов.
Все шумели, возмущались:
– Мы ждем! А он не говорит!
– В другой раз потеряешься – бегать не будем!
– Нахал кучерявый! Хвост неадекватный!
– Больно много из себя ставишь, Степа!
За всем этим шумом и скандалом никто не заметил, как Степа тихо исчез. Он и не слышал их упреков. А кому приятно слушать упреки? Тем более – справедливые.
Бывшие обиженные собрались на посиделки, попивали чай, грызли сухарики и печенье. А девчонки, как обычно, сидели в своем уголке и скромно помалкивали до поры до времени.
Сильная рассказывала историю:
– У меня был друг, очень милый человек. С подарками приходил, и такими щедрыми. Узнал, например, что я неравнодушна к маслинам, приволок банку килограмма на два. Весь дом я угощала, но не все соседи, оказалось, любят маслины. Проблема смешная. Была у него одна особенность – любил рассказывать анекдоты. Ну прямо как пес Степа – так и сыпались один за другим, кстати и некстати. А ему-то казалось, что кстати. Я научилась терпеть, но мои гости сидели со скучающими лицами. Наконец в мой день рождения, когда приятель особенно разошелся, подруга вызвала меня в кухню под благовидным предлогом и шепчет:
«Пусть остановится, невыносимо. И всем же хочется поговорить. Да и анекдоты у него с бородой, смеемся из вежливости, но все имеет свой предел. Утомил».
Сидим, он не унимается, я от отчаяния говорю:
«Пусть каждый расскажет о своей первой любви, по кругу».
Рассказы были интересные и не очень, но все оживились. А потом он мне сказал: «Я знаю, что с анекдотами перебираю. Просто люблю, когда люди смеются. Ну и еще они сыплются у меня на нервной почве». Мне стало его жалко, я сказала: «Рассказывай на здоровье, а когда превысишь меру, наступлю тебе на ногу. И замолкни». Так мы договорились на будущее.
– Помогло? – спросила Сиреневая.
– Нет, – отмахнулась Сильная, – он увлечется и никаких моих наступаний на ногу не чувствует, ногу отодвинет и шпарит сто анекдотов подряд, без пауз, не дожидаясь реакции. А в остальном хороший человек.
– Ну у всех же свои недостатки, – смеялись бывшие обиженные, – не пьет, не курит, а вот анекдотами замучил.
– Можно простить, подумаешь – анекдоты.
Тут открылась дверь и вошла женщина, не очень молодая, но ярко накрашенная, в мини-юбке, каблук высоченный.
– Татьяна Васильевна! – зашумели девчонки в углу.
– Старые знакомые, – обрадовалась она, – шестой «Б»!
– А мы клуб бывших обиженных, – сказали взрослые, – вы решили быть с нами?
– Да, я тоже бывшая обиженная, хотя кое-кто относился ко мне грандиозно. – Она села и с ходу начала рассказывать: – Семен был чемпионом по роскошному отношению ко мне. Он буквально носил меня на руках, все мои капризы были для него законом. – Она заводила глаза к потолку, мечтательно вздыхала. – Он спрашивал: «Таня, чего хочет сегодня твоя левая нога, вернее – ножка?» И я придумывала невероятные просьбы: «Хочу ландыши». А на дворе зима, ландыши, как известно, цветы весенние. Я специально сказала невыполнимое, как в народных сказках – выкручивайся, Семен, конечек-горбуночек.
– И принес? – ахнула кассирша по прозвищу Кассирша. – Нет, скажи, Татьяна!
– Принес! Вошел с букетиком, аромат на всю квартиру! Оказалось, он слетал на самолете на Украину, там теплее, раньше весна, купил и прилетел. И увидел мои квадратные глаза. «Ничего особенного, Таня, посмотри на себя в зеркало – ты всего достойна. Выйдешь за меня замуж – будешь царицей, а я твой верный подданный».
– И ты не вышла? – недоверчиво прищурилась Кассирша.
– Я бы рада была выйти за него, – опустила голову Татьяна Васильевна, – но тут одна приятельница сообщила мне, что он женат и не собирается уходить от жены. А мне врет, что свободен.
– Ой, гад! – Кассирша не может смириться с таким невеселым концом истории. – А вдруг подружка наврала? Они, подружки, такие – завидуют и все портят.
– Нет, не наврала. Я тоже надеялась, что неправда, он так волшебно ко мне относился. И такой подтянутый, чисто выбрит, пахнет хорошей туалетной водой без этих пошлых излишеств. И рубашка на нем всегда без исключения ослепительно-белая. Вот рубашка и была главной подробностью – жена стирала- гладила, а он передо мной, чужой дамочкой, выпендривался.
– Скандал был? – спросила Синеглазка.
– Небольшой. Он пришел, я говорю: «Жена всю ночь рубашки гладит? А ведь работает, наверное». А он сразу: «Кто тебе сказал?» Не отпирался, не вилял, как всегда вилял, – понял, что попался. Я немного поорала на него и выбросила на лестницу все его подарки – кофточку из Англии, перчатки из Парижа и... – она вздохнула тяжело, – напоследок полетел туда же гранатовый браслет.
– Ушел? Добровольно?
– Ушел. И еще год ходил под окнами, но я быстро вышла замуж, и как увижу Семена под окнами, так прошу мужа: «Постой на фоне окна». А муж здоровый, спортивный. И Семен понимает, в чем угроза,
