мстителя» (в заключительной строке). Мы почему-то забываем, что предводители русских возмущений, что Пугачев, что Самозванец, хотя и держали в руке «булатный нож», именовали себя «царями», а «Емелька» даже императором всея Руси. К тому же Наполеон, на которого вроде бы «наводят» и плащ, и возвышенное чело, невинных жен и детей не резал.

Я имею в виду стихотворение 1830 года «К глупой красавице». В бальный сезон 1830-го, после того как холера отступила, в Москве на радостях танцевали до упаду, а друзья Пушкина никак не могли выяснить, умна или глупа его невеста, ни одного бала не пропускавшая. Казалось бы, чего проще: пригласи на мазурку да и разговори. Но этот безотказный прием в случае с девицей Гончаровой не приносил результата: невеста гения отвечала односложно. Как и предписывали правила хорошего тона.

После «Наложницы» от Боратынского отвернулись даже его прежние поклонницы. Мадам Хитрово, к примеру, некогда восхищавшаяся «Балом», рассердилась на Пушкина, которого, как упоминалось выше, «Наложница» (в рукописи) восхитила. «Нет, я не могу восхищаться “Наложницей”, – в раздражении писала Елизавета Михайловна Вяземскому, – и я в этом покаялась Пушкину. Я даже вовсе не нашла в ней автора “Бала”. Все это бесцветно, холодно, без энергии и особенно без всякого воображения. Герой – дурак, никогда не покидавший Москвы. Я не могу его себе иначе представить, как в дрянном экипаже или в грязной передней».

Старшая из трех кропотовских тетушек поэта была замужем; ее сын в течение нескольких лет воспитывался и жил вместе с Мишелем в Тарханах, две другие остались в вековухах. Да вряд ли только о них беспокоился Юрий Петрович. Наверняка тревожила его и судьба маленького мальчика, нажитого им в «незаконной связи». Знала ли об этом обстоятельстве Елизавета Алексеевна, неизвестно. Но если и знала, от Михаила оно было скрыто.

«Великий герой» в данном контексте, по моему убеждению, – автор «Вертепа» и «Фауста». Он же – «Великий муж» из позднейшего (1836?) стихотворения «Великий муж! Здесь нет награды…»

Об июльской революции во Франции «Московские ведомости» сообщили своим подписчикам в номере от 19 августа 1830 года.

Российский Вертер. Полусправедливая повесть, оригинальное сочинение М.С.<ушкова>, молодого чувствительного человека, несчастным образом прекратившего свою жизнь. СПб., 1801; Память брату или собрание сочинений и переводов Михайлы Сушкова, найденные после его смерти. М., 1803.

Главный герой «Странного человека» (в ответ на совет, который дает ему любимая девушка, – забыть ее) открыто ссылается на этот роман:

«Прекрасные советы! В каком романе… у какой героини вы переняли эти мудрые увещания… Вы желали бы во мне найти Вертера!.. прелестная мысль… кто б мог ожидать?..»

Советы Наташи Загорскиной повторяют почти буквально слова Лотты, пытающейся образумить, а главное, утишить страдания юного Вертера.

Сравните.

Лотта: «Вертер, только будьте благоразумны. Ах, зачем вы родились таким порывистым, зачем так страстно и упорно увлекаетесь тем, за что бы вы ни брались?.. Сколько разнообразных наслаждений дарят вам ваши знания, ваши способности, ваш ум! Будьте же мужчиной! Отрешитесь от своей несчастной привязанности к той, кто может лишь жалеть вас… Неужто во всем мире не найдется девушки вам по сердцу? Превозмогите себя, поищите… предмет достойный вашей любви, а тогда возвращайтесь, и мы вместе будем наслаждаться благами истинной дружбы».

Наташа: «Нам не надобно больше видеться; я прошу: забудьте меня! Это избавит нас обоих от многих неприятностей. Мало ли есть рассеяний для молодого человека!.. вам понравится другая, вы женитесь… тогда мы снова увидимся, будем друзьями, будем проводить вместе целые дни радости… до тех пор я прошу вас забыть девушку, которая не должна слушать ваших жалоб!..»

Лафатер Иоганн Каспар (1741–1801), швейцарский писатель, автор популярного трактата «Физиогномические фрагменты».

Отрывок из этого письма уже цитировался в начале нашего повествования, на сей раз процитирую его как можно полнее.

«История Пугачевского бунта» вышла в свет в декабре 1834 года, в 1834-м обрывается и работа Лермонтова над «Вадимом». И я не исключаю, что это совпадение и было главной, хотя и утаенной от собеседников, причиной внезапного охлаждения Лермонтова к своему роману.

Закавыченные слова – из письма Чаадаева к сосланному в Сибирь за участие в возмущении 14 декабря 1825 года Петру Якушкину: «Ах, друг мой, как это Господь попустил совершиться тому, что ты сделал? Как мог Он тебе позволить до такой степени поставить на карту свою судьбу, судьбу великого народа, судьбу твоих друзей, и это тебе, чей ум схватывал тысячу таких предметов, которые едва приоткрываются для других ценою кропотливого изучения?»

Речь идет о поэте Александре Полежаеве, отданном в солдаты за поэму «Сашка».

Н.Ф.Бахметев на несколько десятилетий пережил и свою юную жену, и поэта графа Алексея Константиновича Толстого, женившегося на той самой таинственной Незнакомке, которую встретил случайно, средь шумного бала. Будущая графиня Толстая, Софья Андреевна, племянница Бахметева, в детстве некоторое время жила в доме Бахметевых и сохранила о Варваре Александровне самые нежные воспоминания. После смерти графа Бахметев управлял его имением, где хранились в числе прочих рукописей и рукописи Антония Погорельского, автора памятной нам всем «Черной курицы», написанной Погорельским специально для своего племянника Алеши Толстого. Вот как характеризует этого господина Л.С.Кудрявцева, автор книги «Собеседники поэзии и сказки»: «Был он большим любителем котлет. Украшал их бумажными кружевами. А для этих папильоток, как тогда говорили, пользовался архивом Погорельского. И съел Бахметев рукописи и письма Погорельского».

С рукописями и рисунками Лермонтова супруг Варвары Александровны наверняка поступил бы покруче, но та вовремя переправила их в Германию, Сашеньке Верещагиной, вышедшей замуж за немецкого аристократа барона фон Хюгеля.

Великие имена возникают на Востоке (фр.).

Александр Аркадьевич Столыпин, внук Дмитрия Алексеевича, передавая семейное предание, пишет: Алексей Монго «считался самым красивым человеком в России. Такова же была и его сестра, Мария Аркадьевна Вяземская, которая в семидесятилетнем возрасте производила на меня впечатление античного изваяния. Говорят, что Николай I, гордившийся своей внешностью, ревновал Столыпина к его светским успехам и даже не скрывал своей нелюбви к нему». Мемуарист приводит такой факт из биографии своего двоюродного деда: «Под Севастополем он отличился большой храбростью и был представлен к Георгиевскому кресту. Узнав об этом и продолжая свою своеобразную оппозицию, он подал прошение о замене Георгиевского креста Станиславом на шею, так как намерен выйти в отставку, а при фраке и белом галстуке Станиславский крест красивее. Дерзость эта не имела последствий за смертью обоих действующих лиц этого странного и неравною состязания».

Прошение о замене ордена было не первой дерзостью, какую позволил себе Столыпин-Монго, дразня Николая. Однажды, зная наверняка, что разрешения не будет, он отправил на высочайшее имя просьбу о