САДОВНИК. Возьми. Но читай с карандашом, не бойся почеркать, в конце концов писал я для вашего поколения.
АЛЕКСЕЙ. Вот и подарил бы для «Литературных тетрадей» пару глав, а?
САДОВНИК. Для «Литературных тетрадей», при всем моем уважении к вашему предприятию, не дам. Старайтесь своими силами. Пусть молодежь пишет для вас.
АЛЕКСЕЙ. Могу сообщить, мы не испытываем недостатка в предложениях от ровесников. Но «Урийская дидактика» дала бы нам поболе – там есть историческое предание. А что с Настей? Где Настя?
САДОВНИК. Наверное утрясает ссору с матерью. Тебе лучше знать, где Настя.
АЛЕКСЕЙ. Я замотался в Вампиловском товариществе, ночую то у Сергея Никитина, то у Иннокентия. Сессию сдавал словно в тумане. Так я забираю «Дидактику», подумай о «Литературных тетрадях». Мы не предъявим тебе строгих претензий, мы учимся уважать позицию автора, даже если расходимся с ней.
САДОВНИК
Скрип двери, Настя.
САДОВНИК. Сыскалась потеря! Входи, милая Настюшка.
НАСТЯ. Ой, как жарко натопили! Алеша, ты что, собрался уходить? Знаешь ли, присядь на минутку
АЛЕКСЕЙ. Что с тобой, Настя?
НАСТЯ. Со мной? Ничего
Алексей и Настя подходят друг к другу и поочередно лбом прикасаются к плечу: Настя к плечу Алексея, Алексей к плечу Насти. Это ритуальное прощание. Садовник с любопытством наблюдает за сыном и Настей.
Алексей уходит.
НАСТЯ. Послезавтра меня увозят в твои родимые места. На полгода. Будем собирать фольклор в селах Забайкалья.
САДОВНИК. Боже, какая сказочная жизнь шла по берегам Шилки и Амура, какой прочный уклад был в станицах и жизнь, полная удали и труда, подчас обморочного, но счастливого. Завидую тебе.
НАСТЯ. «Завидую тебе». Тебе открылись тайны. Чуден, наверное, мир, когда знаешь истоки!
САДОВНИК. Есть тайны добрые и есть злые.
НАСТЯ. А треуголка?…
САДОВНИК. Какая треуголка?…
НАСТЯ. Треуголка честолюбья. Когда на макушке
САДОВНИК. Душу бы не изнурить раньше времени, Настя.
НАСТЯ. Когда впереди поражение – это праздник. А у нас впереди поражение, не успокаивай, знаю. Прекрасное и грозное поражение, как говорит Кеша. Теперь рядом с ним Ира Витковская…
САДОВНИК. Чалдон и полячка. А про братика своего не выдашь секрет?
НАСТЯ. К Андрею льнет твоя пассия, Мария. Вот уж кого не понимаю, Машу. Мечется, тоскует. То ли дело Настя
САДОВНИК. Дите ты, Настя, чистое дите!
НАСТЯ
САДОВНИК. Единственного жалко среди вас – Мишу Сенчурина. Он погибнет.
НАСТЯ. Ох, ох, такие не погибают.
САДОВНИК. Да? А я всегда хотел спасти Мишу, он с детских лет в порочном кругу.
НАСТЯ. Учитель, в нашем поколении таких, как Миша, большинство. Вот написать бы пьесу
САДОВНИК. Надо помочь ему.
НАСТЯ. Чтобы мир приговорил нас судом Сенчуриных?
САДОВНИК. Миру – мирово. Не судите мир, пусть он вас судит. А история вас оправдает…
Настя достает рюкзак, начинает собираться в дорогу, переодевается в походное. Садовник молчит, вспоминая.
САДОВНИК. А жизнь, Федор, отжита. Сидел на хвосте у времени, боялся отпустить на час сущее. Я думал, оседлал его…
НАСТЯ
Она подходит к садовнику и смотрит в его глаза.
САДОВНИК. Соберитесь в саду, Настя…
Некий дом, некая комната, некие молодые люди. Приглядевшись, в них можно узнать печников, Высокого и Невысокого. Они заняты делом.
Они молча монтируют какой-то аппарат, в аппарате потрескивание, писк.
ВЫСОКИЙ. Сад мы задействовали впустую, надо было рискнуть и прямо в логове…
НЕВЫСОКИЙ. Не скажи! Вот послушай…
Включает магнитофон.
Идут шумы, потом с магнитофонной ленты голос Насти.
ГОЛОС НАСТИ. Когда впереди поражение – это праздник. А у нас впереди поражение. Не успокаивай, знаю. Прекрасное и грозное поражение, как говорит Кеша…
Выключает магнитофон.
ВЫСОКИЙ. Ну и что из сего следует?
НЕВЫСОКИЙ. Установка на поражение. Если их не остановить, они пойдут до конца.
ВЫСОКИЙ. До какого конца?
НЕВЫСОКИЙ. Это айсберг.
ВЫСОКИЙ. Какой айсберг?
НЕВЫСОКИЙ. Читай Хэмингуэя. Его постулат. Сверху ничтожная часть, блистающая на солнце. А главное – скрыто, внизу, внизу, под водой.
ВЫСОКИЙ. Какие мы начитанные. Какие мы прозорливые.
НЕВЫСОКИЙ. А ты как думаешь. Почитываем. У любого писателя криминал есть.
ВЫСОКИЙ
НЕВЫСОКИЙ. И у Пушкина. Он был мастером эзоповского языка. Сто лет разгадывают его шифровки.
ВЫСОКИЙ. Дай почитать!
НЕВЫСОКИЙ. Тебе все шутки. А они не шутят. У них сложился ритуал прощания. Они овладевают искусством подтекста. А в подтексте советская действительность мажется черными красками. Рядом с их Прекрасным сущее выглядит газовой камерой, в которой задыхается молодежь. А черное, по их представлению черное, требует ревизии. От ревизии до национального экстремизма один шаг. Да они и сделали его.
ВЫСОКИЙ. Что ты имеешь в виду?
