и – фу! – рыбий жир, купался в хвойных ваннах. Мама дала мальчику полную волю, он носился верхом на тополиной палочке, гонял мяч, возвращался – запыхавшись – домой, окунался с головой в бочку, где дождевая вода чиста и прозрачна, ел простую пищу: ржаной хлеб, картошку, подсолнечное масло, морковку. Зима подступала к городу, зимой мальчик катался на салазках с высоких гор.

Прошло несколько лет. Мальчик, играя во дворе, все поглядывал за частокол заплота, все ждал кого-то, и чем далее – все упорнее. Менялись зимы и весны, а из дальних таинственных мест тот, кого он ждал, не приходил; мальчик постепенно забыл его образ, хотя в смутные предночные часы мальчику казалось, что отец стоит у изголовья и шепчет слова. Слова были такими:

– Любимый Серёнька… Дождь (или снег) принесет богатый урожай, не обижай дождь (снег), дружи с дождем (со снегом)… Птицы над городом вещие песни поют, не обижай птиц… – под шепот мальчик засыпал, а утром хотел рассказать маме о том, что приходил отец, но молчал, боясь растревожить маму.

Отец – вот кого безнадежно ждал мальчик.

Мать с зари до зари шила на швейной машинке платья и костюмы для молодых и немолодых женщин. Под стрекот ножной машины мальчик задремывал, а когда просыпался, то первое, что слышал – опять был стрекот швейной машины.

Чем дольше засиживалась за шитьем мама, тем быстрее горбилась у нее спина, а глаза сквозь толстые стекла очков смотрели на мир вес смиреннее. И вот мальчик заметил, что мама слишком долго вставляет в иглу нить. Мальчик сказал:

– Давай, я помогу тебе.

– Помоги, – согласилась мать и, вздохнув, призналась:

– Слепну я, Серёнька, и скоро ослепну совсем. Что мы будем тогда делать, сын?

Мальчик ответил:

– Не горюй, мамочка. Я стану твоим помощником.

– О-ей, – улыбнулась мама, – помощничек. Ты ногой до педали не дотянешься. Малорослый ты у меня хлопчик.

– Ничего, я придумаю что-нибудь и дотянусь до педали.

– А то, что я шью только для женщин и девушек, не смутит тебя?

Серёнька рассмеялся, ему показались забавными мамины опасения.

– Разве мальчик или мужчина не способен шить наряды для девочек или девушек, притом лучше женщин? – спросил он.

– Так-то оно так, – отвечала мама, – но в Урийске не принято, чтобы женщин обшивали мужчины. И вообще наши нравы диковинные.

– Не переживай, мама. Я научусь хорошо шить. Я и сейчас, ты же знаешь, понимаю кое-что в твоем деле.

С тех пор, с того часа Вячик звал Серёньку погулять в Есаулов сад или искупаться в озерах, мальчик все чаще отказывался.

– Мне некогда, – говорил он, – маме помочь надо.

Зимой, прибежав из школы, мальчик все реже позволял себе сбегать на горку и покататься на санках. Скоро соседские ребята привыкли: Сережа работает, Сережу бесполезно звать на улицу.

Но и как было не работать Серёньке, если мама – мастерица почти наощупь вела шов и мучительно боялась ошибиться при раскрое отреза. И грянул грозный час, когда мать порезала вкось дорогую материю, запоров заказ важной заказчицы. В Урийске, надо признаться, жили-были знатные и незнатные люди. Незнатные одевались в посконное, одноцветное; знатные же приносили Васильевне дорогие шелка, китайские маркизеты или тончайший шевиот (ныне таких нет и в помине).

И мать запорола дорогой отрез, села на стул, горько заплакав.

– Она уничтожит меня, – говорила мама, – у нее муж главный начальник в Урийске. Только благодаря им не обирали нас налогом.

Серёнька не знал, что и делать, настолько внезапно свалилась беда, но погодя сказал:

– Мама, а у этой начальницы есть дочь или сын?

– Есть. Ее звать Стелла, девочка красивая и важная – вся в маму.

Ах, подумал мальчик, Стелла. Знаю я надменную Стеллу. Она ходит по школе как примадонна, и всем велено не трогать ее, но мальчишки так и вяжутся к Стелле.

На следующий день в школьном коридоре мальчик подошел к красивой девочке и сказал, глядя снизу вверх (она была на голову выше его):

– Сударыня, – сказал мальчик, – обстоятельства вынуждают меня искать покровительства у вас.

– Чего? Чего? – переспросила девочка Стелла. Воспитанная в доме урийского нувориша, она не готова была услышать столь изысканную речь. Если бы мальчик сказал: «Эй ты, послушай, что я тебе скажу», – и дернул бы ее за косы, – подобное поведение нисколько бы не удивило да и не возмутило ее. Вот почему она сказала, измерив взглядом мальчишку:

– Еовори нормально, шкет.

– Я и говорю, сударыня, – сглотнув ком в горле, отвечал Серёнька. – Помогите мне, сударыня.

– Ты что, чокнутый? Не можешь на ты? – вопросила девочка, гневно блеснув глазами.

– Вы… Ты так красива… – робко пробормотал мальчик; лицо девочки вспыхнуло, будто урийский закат высветил ее лицо. Она догадывалась, что красива, но еще никто из мальчиков никогда не сказал ей об этом, а только щипали ее, ставили подножки или пытались делать намеки, которые она понимала как приглашение пройти под ручку вдоль Княже-Алексеевской улицы, в новейшие времена названной именем самозванца, при одном упоминании самозванца, урийцы подтягивали животы от страха и почтения.

– Ты считаешь, что я красивая? – облизнув от волнения мигом пересохшие губы, спросила девочка.

Мальчик чуть было не сорвался опять в высокий слог, но собрал силы и просто сказал:

– Да, ты чертовски красивая. Аж тут у меня холодеет, – и, прижав руку к груди, замолчал.

– Говори же, – потребовала девочка. – Говори!

– Я пригожусь тебе, когда подрасту, – туманно сказал мальчик. – А сейчас ты помоги мне.

– Что я должна сделать? – величественно сказала девочка.

– Моя мама взяла заказ у твоей мамы и неправильно раскроила отрез. О, она не виновата! Просто моя мама слепнет. А денег у нас нет, чтобы возместить ущерб…

Девочка думала, что она может сделать для мальчика, который, хотя и был низкоросл, так понравился ей.

– Хорошо, я соображу, как выручить тебя А сейчас скажи твое имя.

– Серёнька, – простодушно сказал мальчик.

– Сергей, да? Сережа, прощай. А то вон классная идет, уже был звонок на урок.

Мальчик бежал домой вприпрыжку. Девочка вызволит их из беды, непременно. Мальчик уверился в этом еще и потому, что девочка в самом деле была неописуемо хороша, а все красивое, считал мальчик, несет добро и радость. По неопытности он не догадывался, что красота красоте рознь, и что есть красота телесная, холодная, но есть и сокрытая, непоказная красота души.

Стоял мягкий майский день. На тополях и березах разошлись почки, выбросив стрельчатые крохотные листочки, и терпкий запах струился вдоль улицы, не догадывающейся о страшном своем названии. Мальчик остановил бег, пригнув веточку тополя, понюхал, голова пошла кругом. Мальчик понимал, что майские эти деньки – последние вольные дни счастливого детства. Счастливого, – так считал мальчик. Но мама и соседи знали, что счастье отнято у Серёньки вместе с потерянным отцом, но они вслух не подвергали сомнению мальчиково доброе настроение. А Серёнька, будучи выдумщиком, с годами слышал уже не столько голос, сколько, хотя это и странно, запах отца, стойкий и сильный.

Вообще эта тема – утраченного отца – далеко нас заведет, но мальчики и девочки, чьи отцы удалились навеки, поймут меня, как я понимаю их: слышите ли, милые ребята, – вон за тем окое-мом лесным еще не растаял отцовский говор, и не растает. Когда вы станете взрослыми, женитесь или выйдете замуж, и сами в свой черед станете отцом или мамой – и тогда образ отца не оставит вас, а незримый как Христос поведет вас, зазывая на ту вершину, откуда судьба видна до донышка, до последнего мига. Но, став отцом, не забывайте, как дорог малым и большим сыновьям образ отца, и никогда не оставляйте детей ваших в чужих