воздуха в процентах, две одинаковые цифры — 94. Асфальт под ногами честно возвращал поглощенное за день тепло южноамериканского солнца. Жизнь в Буэнос-Айресе кипела: двигались нарядные красивые люди, пестрели всеми цветами радуги цветочные киоски, искрились броские витрины магазинов и кафе. Пурпурные и желтые деревья обрамляли улицы, вдоль которых летело наше такси, — ну прямо рай.

— Валя, сейчас мы с вами едем по авениде имени 9 июля, — Гескин пригнулся ко мне и сообщил эту новость почти на ухо, словно какую-то страшную тайну. — Это самая широкая магистраль в мире…

— Кто это сказал?

— Насколько мне известно, генерал Перон. Впрочем, он всегда любил преувеличивать.

— Куда мы едем, господин Гескин?

— В одно очень любопытное место… — Гескин перехватил мой взгляд и добавил. — Общение с вами, Валя, не только весьма приятно, но и… э-э-э…

— Господин Гескин, существует только одна информация, которая может поразить воображение одинокой женщины…

— Какая же?

— Сообщение о предстоящем венчании. Я надеюсь, мы едем не в церковь?

— Мы едем в «Жокей-клуб». Это местечко для избранных, но я состою его членом с 1954 года…

Гескин что-то говорил о клубе, его традициях и неповторимой кухне, а я вновь ушла в свои мысли. Что же все-таки мне уготовили хозяева Витяни? Если уж КГБ заинтересовался Телевано, то даже ежику понятно, с какой именно целью. Во всяком случае, не для того чтобы пополнить его духовный багаж общением с представительницей второй древнейшей профессии из СССР. Может быть, внимательнее просмотреть рукопись? Да нет, там вроде все в порядке. Типичный набор деталей диссидентского потока сознания — лагеря, Лубянка, Суслов, самиздат, психушки… Они не настаивали на моем сближении с Телевано. Обычное дело: познакомиться, произвести впечатление и уже потом передать рукопись. Никаких вздохов под луной и оргий в постели…

Стоп! А если?.. Меня охватила оторопь от одной только мысли, родившейся где-то на периферии мозга, на границе с затылком: а если они решили просто подставить меня? Ведь могут же они доказать, что я — сотрудница или осведомительница КГБ. Тогда все просто как день: мы знакомимся с Телевано, я втираюсь к нему в доверие, вручаю рукопись, а потом… Крупные заголовки в газетах: «Колумбийский сенатор в объятиях агента КГБ!», «Связная Лубянки передает видному западному интеллектуалу роман, написанный морально сломленным диссидентом под диктовку советских спецслужб!» Ну да, все становится на место, если сообщить во всеуслышание о том, какое отношение к Лубянке имеет журналистка В. Мальцева. Да, но ведь это тоже надо доказывать. Чтобы политически скомпрометировать представителя законодательной власти суверенного государства, необходимо иметь неопровержимые улики против меня. Нет, здесь что-то не вяжется. В конце концов, я могу заявить, что никакого отношения к разведке не имею, никаких заданий не получала, что рукопись действительно принесли мне в редакцию. Понятно, что даже ради падения Телевано они не засветят не только Андропова, — они и о несостоявшейся звезде советского балета Витяне Мишине, столь удачно окопавшемся в Швейцарии, будут молчать в тряпочку. Что же тогда должно доказать мою причастность к КГБ? Или кто? Мой интимный и продажный друг? Этот может, вопрос весь в том, кто на Западе поверит советскому комсомольскому функционеру. Нет, редактор явно не тянет. А если?..

Я взглянула на Гескина, перешедшего к описанию столового серебра «Жокей-клуба», и мне стало нехорошо. До меня вдруг дошло, что ему поверят в любом варианте. Даже если он скажет, что в момент убийства Кеннеди я сидела между Жаклин и губернатором Коннэли. Но чтобы подтвердить мою связь с КГБ, он сам должен быть…

Голова моя пошла кругом, к горлу подступил тяжелый вязкий ком, как тогда, в самолете, когда я выпила водки. Самое ужасное заключалось в том, что я не видела практической возможности проверить свою догадку. Конечно, Гескин вполне могбытьне бароном, не англичанином и даже не мужчиной — от КГБ можно ждать чего угодно. Но Эдмонду Шарль-Ру я знала по фотографиям. Тогда, в Париже, с ним сидела именно она, ошибки быть не может. Ладно, пусть он тот, за кого выдает себя. Что мешает ему быть человеком КГБ? А черт его британскую душу знает! Я напрягла память, пытаясь выудить из ее глубин то немногое, что когда-то читала или слышала о суперагентах «конторы» на Западе, но, кроме Зорге, Радо, Филби и Маклина, никого не вспомнила. В конце концов, шпионаж — не моя тема. Вот если бы агентом Лубянки был Астафьев, или, скажем, Вознесенский — тут я эксперт, тут мне было б о чем поразмыслить.

— Валя, расслабьтесь, пожалуйста, вы же в Буэнос-Айресе, а не в Москве! — голос Гескина звучал непринужденно и слегка иронично. Этакий светский лев, направляющийся в свой клуб в перерыве между двумя деловыми встречами, чтобы выкурить «гавану».

— Простите, я просто задумалась.

— О чем же, если не секрет?

— О вас, барон…

2 декабря 1977 года

С моей точки зрения, обед в «Жокей-клубе» прошел преотвратно. Я была так поглощена своими внезапными подозрениями, что даже не обратила внимания на фантастическую сервировку стола, бутылку «Вдовы Клико» и великое множество изысканных блюд, которые Гескин в приступе несвойственного жмотоватым бриттам загула скормил моему омертвевшему от ужасных догадок, но не потерявшему аппетита организму.

Когда такси подъехало к «Плазе» и мы вошли в буквально пылавший огнями вестибюль (я, грешным делом, подумала, что аргентинцы по забывчивости готовятся торжественно отметить очередную годовщину сталинской конституции), Гескин чуть изменившимся голосом предложил:

— Может быть, поднимемся ко мне и выпьем по чашке кофе?

Скажи он такое утром, я, вне всякого сомнения, послала бы этого старпера так далеко, что перелет через Атлантику показался бы ему легкой прогулкой без зонтика. Но к вечеру я уже была другим человеком.

— Разве родители не знакомили вас в далеком детстве с классическим постулатом джентльменов о том, что приглашать даму в гостиничный номер пошло?

Гескин замалиновел, как мальчишка. А я продолжала:

— Знаете, как на вашем месте поступил бы типичный советский мужчина?

— Любопытно…

— Он бы сказал: «Слушай, мать, проводить-то я тебя проводил. Но, сама видишь, на метро я уже не успею, в кармане у меня тридцать копеек, а вставать завтра в семь. Так что выбирай, подруга: либо ты мне кинешь трешник до получки, либо я ночую у тебя»…

— Увы, мадемуазель, — Гескин развел руками, — в Буэнос-Айресе, насколько мне известно, нет метро.

— А у меня нет трешника — одни доллары. Стало быть, вам придется переночевать в моем номере…

Когда мы вошли в лифт и Гескин уверенно утопил в панели кнопку с номером 19, я взглянула на него, пытаясь найти хоть внешнее подтверждение своим выводам. Увы, гладкое, почти не тронутое морщинами лицо барона выражало лишь то, что и должно было выражать: сытость, сознание собственной важности и с трудом скрываемую похоть. «Дважды два — четыре», — подумала я и вздохнула.

Мы вошли в номер, и я услышала, как Гескин за моей спиной защелкнул «собачку».

— А если вдруг пожар, а вы в панике не сможете открыть дверь? — поинтересовалась я, не оборачиваясь. — Что тогда? Сгорим в огненных объятиях?

— Валя, вы, наверно, самая умная женщина, которую мне доводилось встречать на своем веку!