обрел успокоение в книгах. Куда интереснее, на мой взгляд, находить ошибки у других, нежели самому быть на кончике злых языков. Вы не находите?

Последнюю фразу Гескин произнес по-русски.

— Да вы полиглот, господин Гескин! — произнесла я с восторгом в голосе, втайне надеясь, что мое изумление разыграно достаточно убедительно. — Сколько еще языков вы знаете?

— О-о, дайте посчитать… — барон закатил глаза. — Итальянский, испанский, немецкий, шведский, венгерский, греческий, турецкий… О французском и русском умолчим… Ну, еще два-три восточных, впрочем, не настолько блестяще, чтобы дискутировать на них о творчестве столь любимой вами мадам Шарль- Ру.

— А русский вы выучили только за то, что им разговаривал Ленин?

— Отчасти. В основном же своим знанием русского я обязан господину Платонову. Я прочел «Джан» на испанском и впервые в жизни пожалел, что не знаю русского. Это было давно, еще в конце сороковых… Ну, а вы? Чем занимаетесь вы, Валя?

— Пропагандой и агитацией.

— Что именно вы пропагандируете и кого агитируете?

— Господин Гескин, я думаю, что нам с вами пора зарегистрироваться.

— Что-о-о?

— Не пугайтесь, Бога ради! Я всего лишь о том, что до вылета осталось меньше полутора часов…

Ночь с 1 на 2 декабря 1977 года

Мне всегда казалось, что английские аристократы, тем более дожившие до преклонных лет, как-то плохо сопрягаются с понятием «суетливость». Но Гескин, очевидно, был либо уродом в разобщенной семье британских патрициев, либо все-таки евреем. Так или иначе, твердо решив провести весь полет через Атлантику рядом со мной, барон проявил столь кипучую энергию, что я начала тревожиться за его давление. Сперва он перемигнулся со стюардессой, затем обменялся парой реплик с седовласым итальянцем в своем ряду, а под конец загнул такую замысловатую, на испанском, фразу в сторону сухой, как швабра, особы, сидевшей рядом со мной, что ту как ветром сдуло в первый класс.

Активность барона начала меня пугать. Все разворачивалось настолько по плану, что невольно закрадывались подозрения. Я поразмышляла на эту тему несколько минут и пришла к выводу, что беспокоиться не о чем. «Все-таки все мужики одинаковы, — думала я без всякого уважения к собственной персоне. — Что британский аристократ, что редактор комсомольской газеты, что путешественник с мировым именем, что шеф КГБ… В основе их поступков лежит убежденность в собственной исключительности и стремление прежде всего понравиться. Потом они будут тебя любить, шантажировать, расспрашивать, терзать ревностью или жлобством, продавать с потрохами… Но первое дело — понравиться, произвести впечатление, продемонстрировать весь набор достоинств. Павианы по сравнению с мужчинами — дети из образцово-показательного интерната с музыкальным уклоном…»

— О чем вы думаете, Валя? — поинтересовался Гескин, уже устроившийся в кресле и, видимо, составивший план дальнейших завоеваний.

— О подготовке к отчетно-выборному партийному собранию нашей первичной организации, — безучастно ответила я по-русски.

Гескин заржал.

— Какая прелесть! Вы и с начальством так шутите?

— Если бы я вам сказала, сэр Джеральд, как я шучу со своим начальством, вы бы мне не поверили.

— Насколько я понял из вашей реплики, вы член коммунистической партии?

— Да, но очень вялый… Вам знакомо такое понятие, господин Гескин?

— В идеологическом смысле?

— А существует другой?

— Валя, вы просто прелестны. Я очень рад нашему знакомству и предлагаю закрепить его бокалом шампанского. Чему вы улыбаетесь?

— Я мысленно перевела вашу фразу на русский и вспомнила одного своего старого друга…

— Неприятное воспоминание?

— Как раз наоборот: воспоминание очень приятное. Человек неприятный.

— Вы мне определенно нравитесь!

— Ого, господин Гескин, мне послышались в вашем голосе деловые интонации. Вы приняли какое-то важное решение?

— Вы поразительно догадливы… — барон запустил мощную пясть во внутренний карман роскошного темно-синего пиджака с золотисто-черной эмблемой Саутгемптонского крокет-клуба и извлек изящную коробочку. — Не хотите взглянуть?

Коробочка была невесомой. Я осторожно открыла ее и не смогла сдержать вздох восхищения: это было платиновое обручальное кольцо, настолько плотно и ровно усеянное мелкой пылью алмазной крошки, что, казалось, держишь в руках диковинную елочную игрушку, хрупкую и нежную. Вне всякого сомнения кольцо это было шедевром ювелирного искусства.

— Изумительная и тонкая вещь.

— Правда? — Гескин обрадовался, как пионер из сибирской деревушки, получивший путевку в «Артек». — Это патент семьи Гескин. Все женщины нашего рода носили только такие обручальные кольца…

— Вы даже не представляете себе, как я рада за женщин вашего рода, — я осторожно закрыла коробочку и вернула ее барону. — Может быть, вы хотите, чтобы в порядке культурного обмена я рассказала вам, какие обручальные кольца носили женщины моего рода?

— Если уж вы решили быть настолько откровенной со мной, — сказал Гескин, аккуратно укладывая коробочку на место, — ответьте мне на другой вопрос: вы замужем?

— А что, это так сильно бросается в глаза?

— И никогда не были?

— Господин Гескин, ваша проницательность меня пугает.

— У вас очаровательная манера отвечать на вопросы. Вы можете хоть минуту быть серьезной?

«Старый ты британский осел! — устало подумала я. — Да я еще никогда в жизни не была такой серьезной. Господи, может быть, именно эта легкость, этот опьяняющий антураж шикарных ресторанов, роскошных отелей, светских разговоров и ощущений неотменимой причастности к миру богатства, цивилизации и свободы, к которому ты принадлежишь от рождения, и толкает таких людей в объятия Лубянки? Надо же: „постараться расположить его к себе, привязать на время поездки, использовать обширные связи и безупречную репутацию в мире литераторов…“ Да его даже не пришлось кадрить, тоже мне, интеллектуал в законе, воспаленная простата в шевиотовых брюках! Наша вахтерша тетя Нюся, скинь ей годков сорок, отучи от привычки любой разговор начинать фразой „А почем это?“ и вели ей решением партбюро прочесть десяток книг об экзистенциалистах и „новых левых“, без особого труда справилась бы с заданием, на которое меня благословил сам Юрий Владимирович, покровитель искусств и талантов, а по совместительству ГПСНС — Главный Провокатор Страны Недоразвитого Социализма. Деньги, общественная безопасность, налаженный быт и комфорт, отсутствие необходимости вставать в семь утра по будильнику, чтобы тащиться на службу в обществе таких же злых и невыспавшихся людей, полностью лишили всех гескинов в мире устойчивого социального иммунитета. Боже, неужели все они такие же остолопы, как этот развалившийся рядом со мной пенек? Неужели они не понимают, как это страшно — доверяться людям, которых не знаешь, открыто улыбаться, делиться сокровенным, не думать о последствиях сказанного просто так, от наплыва чувств или переизбытка презрения?.. Неужели им не вдолбили в школе, на улице, в