В безлунном небе мерцали миллионы звезд. Мы тихо катили по направлению к 'Приморским соснам'. Нас было четверо в машине префектуры: Марк Ковет, Флоримон Фару, инспектор Фабр и я, грешный. За рулем был инспектор Фабр. Вдруг мы чуть не врезались в какую-то машину. Право, аварии меня подстерегали на каждом шагу. Счастье еще, что тип, ехавший нам навстречу, вилял из стороны в сторону. Он въехал в канаву и перегородил дорогу. Инспектор Фабр настойчиво засигналил, на что тот не ответил. Пришлось остановиться.

– Что это еще на шутки? – проворчал Фару. – Сейчас я скажу пару слов этому пьянчуге.

Он вышел и направился к машине. Я пошел за ним. Это была машина марки 'ведетта'[12]. Тип, который сидел за рулем в бессознательном состоянии, был той же марки.

– Боже мой, Нестор Бюрма! – воскликнул комиссар. – Кажется, ваш клиент.

– Да, – сказал я. – Это – Тони Шарант.

– Что он тут болтается?

– Об этом его нужно спросить.

Я открыл дверцу машины. Круглая металлическая коробка от кинопленки выкатилась мне под ноги. Я подобрал ее, положил на сиденье рядом с Тони и принялся трясти актера.

– Что это у него на щиколотках? – спросил инспектор Фабр, который подошел вместе с Марком Коветом.

Я посмотрел вниз:

– Веревка. Порванная веревка...

– Однако, он не на съемках фильма, – заметил журналист.

– До чего же мне осточертели эти киношники, – отрезал Фару.

Я продолжал трясти дамского любимца. Он открыл один глаз, потом другой, снова закрыл их и застонал.

– Кловиса больше нет на свете, – сказал я, – но все же любители дубинок остались.

Тони Шарант полностью открыл глаза и посмотрел вокруг себя ошеломленным взглядом. Потом поднес руки к голове:

– Гнусный холуй. Но и врезал...

– Вы меня узнаете? – спросил я. Он зевнул:

– Привет, Бюрма.

– Мы едем нанести небольшой визит Ломье.

– Не говорите мне об этом типе.

– От вас разит спиртным.

– Ну и что? Verboten[13]? Всегда verboten?.. (С усилием Тони вылез из машины. Под мышкой он сжимал коробку с пленкой). Как хорошо дышать, – сказал он, что было так же оригинально, как и те диалоги, которые он привык произносить.

– Что это такое? – спросил Фару, указывая на коробку, которую, быть может, принял за камамбер.

– Руки прочь! – неожиданно злобно заворчал актер. – Это работа Ломье. Катушки с его фильмом. Там в вилле, в углу, их целая куча. Я стянул у него две или три, когда удирал, и оставил его на светском приеме. Сцапал по пути. Глядите, вот что я сделаю с его работой. Вот что я сделаю с его дерьмовыми фильмами!

И прежде чем мы смогли ему помешать, он открыл коробку, желая уничтожить пленку. Металлическая крышка покатилась по дороге, с шумом подскакивая по булыжникам.

– Что это такое? – поперхнулся Тони Шарант, откликаясь с запозданием на реплику Флоримона Фару.

Другая часть коробки, в свою очередь, выскочила у него из рук. В коробке не было ни сантиметра кинопленки, но она была набита порошком наркотика.

Полуодетый, с обвязанной влажными салфетками головой, Тони Шарант сидел на диване в своем залитом солнцем бунгало и ласкал против шерсти своего шумного пса, который сейчас молча млел от удовольствия. Мишлин, возведенная в ранг медсестры, тоже помалкивала.

– Отличный тайник, – одобрил актер.

– 'Чистая пленка', – усмехнулся я. – По моей наводке комиссар Фару отправился на студию и забрал весь оставшийся запас недавно полученной кинопленки.

– Какое счастье, что вы были при всем этом. Могло бы показаться подозрительным, что бывший наркоман прогуливается с таким количеством порошка.

– Вначале так и показалось, но недолго, поскольку вы дома. Еще немного минеральной воды?

Он протянул свой стакан.

– Я объяснил фараонам, как все должно было произойти, – сказал я, наполняя свой стакан, но менее безвкусной жидкостью. – Как вы бесновались при мысли разделить славу кинозвезды с Денизой Фалез. И, воображая, что такой хитроумный тип, как Ломье, непременно был у истоков этого заговора, вы, раздобыв его адрес и напившись, отправились излить на него свой гнев. Но с некоторых пор в клане Ломье чужаков