же самое время и посмотреть, не случится ли чего и на этот раз. Для того чтобы занять себя, Стивен четверть часа провел у телефона, выясняя расписание поездов, переобувая туфли, запирая дверь на пожарную лестницу. Он сунул в карман своего плаща блокнот и ручку. Потом снова вернулся к окну. Уличное движение, нескончаемый мелкий дождь, люди, терпеливо ожидающие у пешеходных переходов, – просто удивительно, что вокруг может быть столько движения, столько целенаправленности, постоянно, все время. У него самого никакой цели не было. Он знал, что никуда не поедет. Стивен почувствовал, как воздух медленно, беззвучно вышел из него, и его грудь и спина поникли. Прошло почти три года, а он все еще не может освободиться, все еще в ловушке у темноты, погружен в свою потерю, сообразуется только с ней, не способен к обычному течению чувств, которое движется высоко над ним и принадлежит исключительно другим людям. Стивен вызвал в памяти образ трехлетней девочки, упругое ощущение ее тела, то, как удобно она обвивалась вокруг него, торжественную чистоту ее голоса, свежие цвета – красный и белый – ее губ, языка и зубов, ее безраздельное доверие к нему. С течением времени вспоминать становилось все труднее. Ее образ таял, и бесполезная любовь Стивена набухала, отягощая и уродуя его, словно зоб. Он подумал: ты нужна мне. Хочу, чтобы ты вернулась. Хочу, чтобы ты была здесь, сейчас. Мне больше ничего не нужно. Все, что я хочу, это хотеть, чтобы ты вернулась. Мысли слились в заклинание, ритм которого упростился до дрожи, до физического страдания, и тогда все, что случилось раньше, сжалось в слова: мне больно. Сгорбившись у окна с пустым стаканом в руках, Стивен чувствовал, как все его существо вместилось в эти два слова.
Он долго не шевелился, не замечая течения времени. Немного погодя дождь прекратился, затем разразился снова, на этот раз проливным ливнем. Наконец из другой квартиры до него донесся звон часов, пробивших два, напомнив ему о событии, которое он не хотел пропустить. Стивен отошел от окна, старательно отводя взгляд от груды подарков на столе, и включил телевизор. Чуть раньше изображения появился звук, энергичная трескотня знакомого ведущего. Стивен опустился в кресло и потянулся за бутылкой.
В течение этих бесцветных недель Стивену то и дело звонили знакомые, которые, вернувшись из летних поездок за границу, хотели узнать, как у него дела, и пригласить на ланч или на обед. Стивен, стоя у телефона в одной пижаме, старался, чтобы его голос звучал бодро и дружелюбно, но от предложений твердо отказывался. Он начал писать новую книгу, говорил он, кое-что совершенно необычное, поэтому работает день и ночь и не хочет прерываться. Повторяя эту ложь в пятый или шестой раз за последние две недели, Стивен добился такого убедительного тона, что ему самому захотелось, чтобы это было правдой. Забыться под тяжестью ежедневной нормы машинописных слов, проводить вечера под лампой, внося правку черными чернилами, перепечатывать готовый текст и на следующий день вновь энергично приниматься за распутывание чего-то сложившегося у него в голове лишь наполовину – он почти видел себя за работой, в очередной раз извиняясь по телефону. Но он знал, что ему не хватает стойкости, того обязательного оптимизма, без которого любая попытка писать обречена на неудачу. Что же касается идей, то от одной мысли о них Стивен начинал чувствовать утомление. Знакомые слушали Стивена с пониманием и очень трогательно переживали, так что всякий раз Стивен начинал ощущать неловкость за свою выдумку и спешил поскорее завершить разговор. На том конце провода, в свою очередь, эту торопливость истолковывали как горячее желание вновь приняться за работу. Стивен же, возвратившись на диван к телевизору и виски, еще с час или около того приходил в себя, не в силах сосредоточиться на передаче.
Один звонок, однако, был особенный. Старательно-вежливый голос уточнил, говорит ли он со Стивеном Льюисом, а потом представился длинным названием должности, из которого можно было ухватить лишь отдельные ключевые слова: помощник министра, кабинет, департамент, протокол. Раз в три месяца, объяснил звонивший, премьер-министр устраивает у себя на Даунинг-стрит ланч для нескольких приглашенных, не из числа политиков, – для людей, чем-то отличившихся в своей области. Такие встречи носят неформальный, частный характер, и о них не оповещается широкая публика. Все сказанное там не подлежит записи. Журналистов туда зовут не часто. Форма одежды для мужчин – пиджачная пара и галстук, ничего кричащего. Туфли со стальными носками запрещены. Курить разрешается только после ланча. Гости, которые каждый раз приглашаются в количестве четырех человек, должны лично явиться за час до начала ланча в секретариат кабинета министров в Уайтхолле и сообщить о себе дежурному. Администрация полагается на их терпение и рассчитывает, что они с пониманием отнесутся к процедуре личного досмотра, который будет осуществлен двумя служащими одного пола с гостем. Фотоаппараты и звукозаписывающие приспособления подлежат конфискации и уничтожению. Предметы личного обихода – ножницы и пилочки для ногтей, стальные расчески, металлические ручки, футляры для очков и мелочь – подлежат конфискации с последующим возвратом. Гости должны представить дежурному две недавние цветные фотографии, как на паспорт, с личной подписью на обороте. Одна из них наклеивается на ламинированную карточку секретного допуска, которую нужно все время, не снимая, носить на левом лацкане пиджака. Вторая фотография предназначена для служебного пользования и не возвращается владельцу. Сам ланч проходит в непринужденной обстановке, без заранее оговоренной повестки, поэтому беседа обычно касается самых разных предметов, представляющих взаимный интерес. Однако администрация ожидает, что гости не станут касаться ряда тем, адекватным образом освещенных премьер-министром во время парламентских слушаний, а также в других речах и выступлениях по радио и телевидению: обороноспособности, безработицы, религии, частного поведения членов кабинета и точной даты следующих всеобщих выборов. Время начала ланча – час дня, время окончания – через десять минут после того, как гостям подадут кофе.
Помощник министра сделал паузу. С первых его слов Стивен стал готовить обычные извинения: книга, которую он начал писать, свежая тема, на которую он напал, и т. д. Но по мере того как событие, о котором шла речь, обставлялось все новыми и новыми ограничениями, странным образом возрастал и его интерес.
– Я так понимаю, вы меня приглашаете, – наконец произнес он.
– Не совсем. Я звоню, чтобы узнать, как вы отнесетесь к подобному приглашению, если – и я особенно подчеркиваю, – если оно будет вам сделано.
Стивен вздохнул. Из гостиной донесся громкий хохот и резкий взрыв аплодисментов. Особенно беспомощные молодой человек и девушка, помещенные в раздельные звуконепроницаемые кабинки, рассказывали аудитории об интимных причудах друг друга. Стивен, насколько позволял телефонный провод, пытался заглянуть в гостиную, но он сам всего позавчера передвинул телевизор так, что теперь не мог видеть экран.
Неуверенность Стивена не произвела впечатления на помощника министра. Он принялся объяснять, словно ребенку:
– Премьер-министр не любит получать отказ, и в мои обязанности входит удостовериться, что этого не произойдет. Приглашения присылают только тем, кто намерен их принять. Однако наш с вами разговор не должен восприниматься как приглашение. Я всего лишь хочу узнать, как вы поступите, если получите его.
– Я приду, – сказал Стивен, которому удалось увидеть из-за дверного косяка кусочек телевизионного экрана.
Молодая пара уже покинула свои кабинки. Мужчина рыдал от смеха, загораживая лицо руками, и пытался убежать со сцены. Однако ведущий крепко держал его за локоть.
