После этого я разыскал небольшую ржавую трубку, старую бутылку из-под фруктовой воды, какую-то тряпку и почти прямой длинный гвоздь. На поиски всего этого ушло минут пятьдесят, так мне показалось в темноте, в то время как по полу там и сям шныряли крысы почти сплошными, жуткими до ужаса стаями. В животе у меня по-прежнему оставался какой-то комок, казалось даже, что все завязано крепким узлом. Я непрестанно дрожал от отвращения и ужаса.

Затем я забил камнем гвоздь в старую длинную доску, пока его конец не вылез с другой стороны. Теперь возьмемся за удобрения. В двух пятидесятифунтовых мешках были насыпаны азотные удобрения с концентрацией от 18 до 20 процентов, а в одном хранились даже 34-процентные удобрения. Вот за него-то я и взялся. Разорвав мешок, я набрал пригоршню и высыпал ее в приготовленную кучку цемента, взятую из другого мешка. Несколько крыс, корчась и извиваясь, пробрались к этой кучке, топорща и дергая усами от нетерпения и жадности. Я сшиб их пустой бутылкой из-под воды. Туловища их оказались намного крепче и мускулистее, чем я предполагал. Если бы мне пришлось подробно рассказывать об этом эпизоде, то при всем желании я не смог бы это сделать — настолько ужас обуял меня, а действовал я исключительно инстинктивно, как механический робот.

Этой же бутылкой я раздробил твердые кругляшки спрессованных удобрений. После прокатки несколько раз бутылкой из этих кругляшек получилась хорошо размолотая приличная кучка удобрений. В идеальных условиях эту операцию проделывать вовсе не обязательно, но условия-то были далеко не идеальные. Ее выполняют обычно профессионалы-автогонщики, чтобы повысить октановое число в горючем, для чего применяют нитрометан, да и то в виде голубой жидкости. Но где мне было взять такую жидкость в этом каменном боксе? Здесь хранится лишь бензин, который, конечно, тоже пригодился бы, хотя он и не столь эффективен. Таким образом, при размельчении нитрогенных удобрений уменьшаются размеры частиц, но зато увеличивается их общая поверхность, повышается чувствительность, а реакция происходит более активно и бурно.

Затем я открыл пробку канистры и аккуратно полил бензином размельченную кучку удобрений. Среди кишащих крыс началась возня и суматоха: почуяв опасность, они кинулись в паническое бегство, совершая при этом невероятные прыжки и перевороты и прячась в многочисленные расщелины в стенах.

Очень осторожно я вложил приготовленную таким образом из удобрений взрывчатку в проржавевшую длинную трубку и закупорил ее подходящим по размерам камнем. Диаметр трубки достигал примерно полдюйма, что как раз и требовалось. Во взрывчатое вещество я вложил самодельный запал и впрессовал нетронутый патрон от «кольта».

Осмотрев свою самоделку, я внезапно остро почувствовал, как у меня ушла душа в пятки: а вдруг она не сработает? Разумеется, все необходимые для взрыва вещества заложены в бомбе, но кто знает, что из этого получится, особенно если учесть, в каких условиях и спешке я ее изготовлял.

После этого я со всей силой с треском всадил трубку в щель между двумя камнями в стене. Она вошла туго. Сработать обязательно должна. А если не сработает?

Если заряд не сдетонирует, а лишь медленно сгорит, тогда все мои труды пойдут прахом, а ядовитый дым забьет все это крохотное помещение и отравит меня. Не исключено также, что при взрыве бомба может искалечить меня, ослепить или причинить еще какой-то непредсказуемый вред.

К выступающей из стены части самодельной бомбы я приложил длинную доску с гвоздем так, чтобы он острием касался капсюля патрона. Затем, затаив дыхание и ощущая, как глухо стучит в груди сердце, я завязал себе глаза грязной тряпкой и поднял камень, который несколько минут назад использовал в качестве молотка. Держа камень в правой руке, я нацелился им прямо в шляпку гвоздя, а затем, отойдя назад на два шага, с силой швырнул его.

Взрыв получился просто страшный, неправдоподобно громкий, будто близкий удар грома. Все вокруг вспыхнуло ослепительно оранжевым светом, видимым даже сквозь грязную тряпку, туго повязанную поверх глаз; посыпался град камней и искр — целый водопад шрапнели, а весь мир превратился для меня в огненный шар. Это было последнее, что запечатлелось в моей памяти.

Кругом белым-бело, мягкий белый цвет. Именно цвет, а не бесцветность, густой белый цвет повсюду, который успокаивал и привносил умиротворенность своей неподвижностью и белизной. И еще до меня отчетливо донеслось откуда-то издалека непонятное бормотание.

Мне казалось, будто плыву в облаке, ныряю вниз, загребаю вправо, но где низ, где верх — не знаю, да и мне все как-то безразлично.

Еще раз послышалось какое-то бормотание.

Я только что с трудом открыл глаза, которые, казалось, слиплись и закрылись на веки вечные, и попытался приглядеться, откуда исходит приглушенное бормотание.

— Он приходит в себя, — расслышал я. — Глаза открылись.

Мало-помалу окружающая обстановка приняла более четкие очертания.

Я лежал в комнате, где все было белым: покрыт я белыми накрахмаленными муслиновыми простынями, руки перевязаны белыми бинтами. Другие части своего тела разглядеть не удалось.

Лежал я в простенькой комнате, стены ее сложены из белого известняка. Похоже на крестьянский дом или что-то вроде этого. Где я? К левой моей руке подключена трубка для внутривенного вливания, но, похоже, это не больница.

Затем я услышал, как ко мне обратились по-английски с каким-то акцентом:

— Мистер Эллисон?

Я попытался что-либо связно сказать, но ничего не получилось.

— Мистер Эллисон?

Я еще раз попробовал произнести что-нибудь, и опять ничего не вышло, но, может, я ошибся? Должно быть, я все же что-то хмыкнул или промычал, потому что опять услышал, как сказали:

— Ну вот и хорошо.

Теперь я смог разглядеть и того, кто говорил. Им оказался невысокий узколицый мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и добрыми карими глазами. Одет он был в толстый вязаный свитер из грубой серой шерсти, шерстяные серые широкие брюки, на ногах поношенные кожаные ботинки. Лет ему примерно сорок пять — пятьдесят. Он протянул мне пухлую мягкую ладонь, и мы поздоровались.

— Меня зовут Больдони, — представился он. — Массимо Больдони.

С большим трудом я начал было:

— А где…

— Я врач, мистер Эллисон, хотя и знаю, что не похож на врача. — Говорил он по-английски с благозвучным итальянским акцентом. — На мне, правда, нет медицинского халата, потому что по воскресеньям я обычно не работаю. Ну а отвечая на ваш вопрос, скажу, что вы находитесь у меня дома. К сожалению, у нас в доме несколько комнат пустуют. — Должно быть, он заметил недоумение на моем лице, потому что пояснил далее: — Это подере — старый крестьянский дом. Моя жена устроила в нем нечто вроде