важен цвет кожи, именно ей важно, как кто-то на нее будет смотреть, что именно будет о ней говорить, ей нужен муж такой же цветной, как она сама. Что ж! Ладно. Пройдет время, и я забуду о ней. Так будет лучше и ей, и мне».

Он твердил себе это днями, превратившимися вдруг в безумный кошмар, ночами, разрываемыми жестокой бессонницей. И где бы он ни был, что бы он ни делал, он все время думал о ней. Даже на шумной улице, в давке толпы в час пик он вдруг слышал ее голос. В метро, на эскалаторе, он пристально вглядывался во встречный поток людей, надеясь вдруг ее встретить… Вдруг… Ему вспомнилась примета из детства: если увидишь брошенный кем-то и еще горящий окурок, сразу же наступи на него, затопчи и загадай при этом желание. И желание твое обязательно исполнится. Примета шла еще от первых покорителей саванны, от простых и мудрых охотников из буша, для которых каждый непогашенный окурок, брошенный в сухую траву, мог обернуться страшной смертью, и каждый раз, когда они тщательно затаптывали этот коварный зародыш гигантского, несущегося со скоростью курьерского поезда пламени, они как бы праздновали свое спасение и начало новой жизни. Как же желание, загаданное при этом, могло не исполниться?

И, увидев, что кто-нибудь из прохожих ронял на тротуар дымящийся окурок, Виктор стремительно бросался к нему и в исступлении растирал подошвой, лихорадочно шепча про себя: «Мэри… чтобы все снова было у нас хорошо… Мэри… чтобы нам встретиться… Мэри…»

И это было то, настоящее, о чем кричала его душа и что заглушало нелепые злые фразы, которые он пытался вбивать себе в сознание, чтобы хоть как-то притупить свою душевную боль. Но боль не притуплялась, от нее не было спасения — ни в чем и нигде. И все вокруг теперь становилось все больше похожим на бред, все зацикливалось на одном, все кричало: «Мэри! Мэри!»

И он не выдержал. Во Францию он ехал как во сне, все делалось автоматически, и очнулся он, лишь обнаружив себя в коридорах Сорбонны, в толпе бородатых молодых людей и подчеркнуто небрежно, вызывающе одетых девушек, в веселом гаме молодых голосов, в звонком смехе. Да, он словно очнулся, словно вырвался из невыносимого кошмара своих последних недель, толпа завертела его, понесла, как бурная река, швыряя от берега к берегу, от стенки к стенке коридора. Это была настоящая жизнь, бурная, переполненная энергией, не знающая покоя и преград. И всюду здесь ему виделась Мэри — то ее смеющееся лицо, то ускользающая в людской круговерти фигура, и все вокруг вдруг озарялось вспышкой ее блестящих, как антрацит, глаз… Он кидался в толпу — к ней, и каждый раз это была не она. Его не отталкивали, его встречали доброжелательные улыбки девушек — он был симпатичный парень, высокий, стройный, и в лице у него было что-то такое, что тревожит и влечет… О, это был настоящий парень!

Но он лишь испуганно шарахался в сторону, и адресованные ему улыбки разочарованно гасли, но гасли лишь на мгновение — молодость не может быть без улыбок! И девушки уже улыбались другим настоящим парням.

Он встретил ее случайно через неделю после приезда в Париж в крохотном бистро неподалеку от Сорбонны, куда зашел перекусить, усталый и почти отчаявшийся. Мэри пила чай — по-английски, с молоком, степенно стоя у высокого столика в дальнем углу у большого окна и листая толстую тетрадь с конспектами. Вид у нее был очень серьезный и сосредоточенный.

Он с порога кинулся к ней и тут же, смутившись под любопытным взглядом стоящего за стойкой толстяка-хозяина, замедлил шаг, стараясь овладеть собою.

— Здравствуй, — просто сказал он, становясь напротив у столика и чувствуя, как бешено колотится у него сердце.

Она вскинула глаза, и в ее взгляде не было удивления.

— Здравствуй, — спокойно ответила она, словно они расстались лишь день назад. — Как дела?

Он лишь пожал плечами, почему-то чувствуя себя перед ней виноватым.

— Ты похудел, — продолжала она, чуть прищурившись. — И… какой-то издерганный.

Он опять пожал плечами, почувствовал, что губы его жалко дрогнули, но сумел, наконец, овладеть собою.

— Я искал тебя…

Голос его был хриплым.

— Я знаю, — как ни в чем не бывало ответила она. — Я звонила отцу в Лондон. Он сказал, что ты, вероятно, приедешь… за мною.

— Но я… — начал было он, почему-то оправдываясь.

Тогда она улыбнулась ему с ласковой снисходительностью, как ребенку:

— Да, ты не говорил моему отцу об этом. И ты даже не хотел ехать в Париж. Но мы — азиаты и умеем видеть будущее, то, что невидимо для вас, европейцев…

Она осеклась на слове «европейцев» и сразу напряглась, словно сказала лишнее.

— Я южноафриканец, — с неожиданным для самого себя вызовом твердо отчеканил он. — Я родился в Южной Африке. Но я не виноват в том, что там сейчас творится!

— А кто виноват? — сразу подалась она вперед, и глаза ее загорелись гневом.

Она захлопнула твердую обложку своей тетрадки, резко отодвинула от себя недопитую чашку, сняла с крючка на высокой ножке стола висевшую там джутовую сумку-торбу, чуть отступила назад, собираясь его покинуть, но вдруг передумала.

— Ладно. Раз уж ты меня нашел… Это судьба. Давай поговорим с тобою серьезно и выясним все раз и навсегда. Хочешь?

— Давай, — покорно согласился он и обвел взглядом крохотное помещение, все больше заполнявшееся посетителями.

— Нет. Не здесь и не сейчас, — отрезала она. — Я тороплюсь, меня ждут.

— Кто? — грубо схватил он ее за руку и сейчас же отпустил, испугавшись самого себя. — Извини… Ты права… Я действительно слишком издергался…

— Так ты все еще меня любишь… — Глаза ее стали грустными и нежными. — Чудак. Зачем тебе все это? У тебя свой путь в жизни, у меня — свой. Одно дело — рождественское знакомство, студенческий роман, другое дело… — Она умолкла, лицо ее стало серьезным. — Но сейчас я действительно должна идти. И не мучайся, дурачок, не к любовнику. Наши студенты встречаются сегодня с одним человеком из АНК. Од в Париже полулегально, агенты НИС[1] охотятся за ним и в Европе.

— Он террорист? — вскинул голову Виктор. — Террорист? Что у вас общего с этими бандитами? Ведь вы же…

Он хотел сказать — «белые», но вовремя осекся. Однако Мэри его поняла:

— Да, там будут и белые, и желтые, и такие, как я. Никому вход не запрещен, какая бы кожа у него ни была, нужно только, чтобы светлыми были мысли. И ты можешь прийти, и задавать вопросы, и выступать, и спорить, если не боишься и если тебе есть что сказать — и этому человеку, и тем, кто там будет. Так что же? Хочешь — пойдем со мною…

Это был откровенный вызов, и Виктор принял его:

— Пошли!

…Как быстра человеческая мысль и как свободна она в пространстве и времени, как неожиданны ее устремления и повороты, как вольна она и независима от обстоятельств!

Почему все это вдруг вспомнилось Виктору в ночном буше, так далеко от Лондона и Парижа, от Мэри, которую он не видел вот уже почти год — столько времени прошло с тех пор, как он вернулся в Южную Африку для выполнения важнейшего задания его товарищей по АНК — для проникновения в НИС, в Систему, которой руководил его отец.

Агенты НИС в последние годы все наглее, все решительнее действовали за границей. Они проникали в зарубежные органы АНК, становились функционерами и представителями Африканского национального конгресса, сотрудничали с западноевропейскими разведками и ЦРУ, организовывали похищения и убийства южноафриканских патриотов. Это было самое настоящее наступление, цель которого порой можно было бы сформулировать так же, как американское военное командование формулировало совсем недавно для своих солдат цель во вьетнамской войне: «Ищи и убивай!».

И руководство АНК принимало контрмеры, стремясь парализовать террористические акции Системы, этого гигантского спрута, протягивающего свои щупальца уже не только в сопредельные с ЮАР африканские страны, но и в Лондон, в Париж, в Нью-Йорк, в штаб-квартиру ООН.