— Они стоят тысяч шестьдесят, но тот туз купит их за сто тысяч.

— Знаете, Лусто, мне хотелось бы, чтобы эти «сидангские близнецы» скорее ушли от нас. Приключения с ними были на грани уголовщины.

— Вы, как всегда, деликатны, Арнольд.

Валери, Лусто и Арнольд прибыли в Нюрнберг в полдень. Такси довезло их до улицы Могильщиков, к небольшому особняку Фридриха Блюма.

Дверь открыла старая женщина в белом чепце. В ее глазах они прочли испуг и недоверие.

— Можем ли мы увидеть господина Блюма? — спросила Валери.

— Как мне сказать о вас?

— Госпожа Сандомирская с друзьями из Франции. Удивленно взглянув на нее, старушка засеменила к хозяину.

Вскоре в прихожей появился и он сам.

— Валери! Простите, что я так называю вас… Как я рад! В последний раз мы встречались ровно десять лет назад на аукционе Циглера. Вы вновь изменились, стали еще прелестней. Входите, Лусто, рад видеть вас и вашего спутника.

Фридрих Блюм, крупный антиквар, стареющий, но еще довольно крепкого сложения мужчина с пышными седыми кудрями, провел своих гостей в кабинет и усадил за стол.

— Как поживаете, господин Блюм? Как идут дела?

— Какие дела, господин Лусто, какие дела!.. Вы ведь знаете, что сейчас творится в Германии. Деньги ничего не стоят. Хороших картин никто не продает. Их только покупают. Раздобыть товар становится все сложнее и сложнее. А я старик, мне не поспеть за молодыми. Мои магазины опустели — там один только хлам. Я почти банкрот.

— Не узнаю вас, господин Блюм. Вы всегда были оптимистом.

— Я весь в прошлом… Что вы будете пить? Госпоже Сандомирской я предложу рюмочку чудесной кизиловой настойки. Вам, конечно, перно? Что предпочитаете вы, сударь? Тоже перно! Бог мой, как постоянны французы! Вы редкий гость, господин Лусто. Однако, если вы появляетесь, значит, у вас на руках что-то потрясающее.

— Вы, как всегда, угадали.

— И если вы приехали с госпожой Сандомирской, значит, предстоит сделка до десяти тысяч долларов. Боюсь только, что у меня уже не будет столько свободных денег, чтобы купить у вас весь товар.

— Это всего лишь полоса из трех марок. Вот как…

— Да, но вы давно интересовались этими марками. Они стоят тридцати-сорока раритетов.

— Неужели вы говорите о «близнецах»? Вот именно. Они со мной!

— Однако вы должны знать, что я давно не занимаюсь марками…

— Господин Блюм, я это знаю, как знаю и то, что сейчас вы охотно ими займетесь.

— А! Вы уже знаете, какие дела творятся у нас?

— Знаю и весьма сочувствую.

— Представляю, сколько вы запросите за свое сокровище. Наверное, тысяч пятнадцать. Это почти все, что у меня есть.

— Неужели вы думаете, что я стал бы переезжать границу и отрывать от дел моих друзей за пятнадцать тысяч долларов? Уверен, что вы пошутили.

— Покажите, по крайней мере, вашу полосу. Мой бог! Эта красная бумажка стоит тысяч, как будто ее создал Рафаэль или Дюрер! Они подлинные, госпожа Сандомирская?

Валери Сандомирская пила маленькими глотками настойку. Услышав обращенный к ней вопрос, она поставила рюмку и улыбнулась:

— Если бы они были фальшивыми, то меня не было бы здесь. В отличие от многих других, я зарабатываю свой хлеб честностью. Стоит мне обмануть хоть раз — и я умру с голода.

— Сколько они стоят сейчас?

— Столько, сколько за них заплатят.

— Остроумно. Самая дорогая марка в мире, господин Лусто, оценивается в пятьдесят тысяч — это единственный экземпляр Британской Гвианы.

— Здесь полоса из трех марок.

— Три марки стоят дешевле, чем одна-единственная.

— Странная логика! Я прошу за «близнецов» сто тысяч долларов, хотя уверен, что мог бы получить от вас и больше.

— Мой бог! Кто-то из нас сошел с ума! Сто тысяч за три марки? Это немыслимо! Это чудовищная цифра.

— Не люблю торговаться, господин Блюм. Если вас не устраивает мое предложение, не стоит о нем говорить. Будем считать, что мы встретились, чтобы повидать друг друга. Я поеду отсюда в Гамбург, к господину Лебу: возможно, там мне повезет больше. Но позвольте заметить, что вы совершаете ошибку. Через несколько месяцев кое-кто будет готов отдать все, что у него есть, за эти марки. Я слежу, как и вы, за политикой. Наци не позволят вам ни продать, ни увезти ваши картины. В любое время, они могут конфисковать ваши магазины и деньги. Самые умные бросают все и спасают жизнь. Вы не хотите уезжать без денег — так вложите их в марки. Марки легко спрятать и перевезти за границу. У вас будут средства, чтобы начать новое дело.

— Сколько вы хотите?

— Я уже сказал — сто тысяч долларов.

— У меня наличными только тридцать тысяч, но есть несколько превосходных алмазов.

— Я это предвидел. Сопровождающий меня Арнольд Тиссо разбирается в алмазах, как голландский меняла.

— Тогда пройдемте ко мне, в другой кабинет, и закончим эту операцию, чтобы я мог спокойно поговорить с госпожой Сандомирской. Прошу вас, господа…

Блюм провел своих гостей в большой кабинет, напоминающий антикварную лавку. Эмали, венецианское стекло, книги с рисунками семнадцатого века, картины, миниатюры — все это в беспорядке расположилось в самых неожиданных местах. Казалось, что хозяин собирался в дальнюю дорогу.

— Какой удивительный идол! — сказала Валери, разглядывая раскрашенного индейского божка. — Чего только у вас нет, господин Блюм!

— Я покупал всех этих идолов в горных селениях Перу и Боливии. В прошлом, как и сейчас, людей тянуло к экзотике. Это тоска несчастливых романтиков, отмеченных тонкостью чувств. Доставьте мне удовольствие, возьмите эту статуэтку на память о старом Блюме. Я предпочитаю видеть ее в ваших руках, чем в грязных лапах моего соседа эсэсовца Клотике. Господин Лусто, не могли бы вы предложить мне в самое ближайшее время еще несколько десятков филателистических редкостей? Я уполномочиваю госпожу Сандомирскую отобрать стоящие и сохранить их у себя. Сумму, названную вами, я передам вашему человеку. Но наличных у меня мало — только драгоценности и антиквариат.

— Я подумаю, господин Блюм.

— Думайте быстрее, а то все это может уйти. Я ведь не чистокровный ариец.

— Хорошо. Я потороплюсь. Это и в моих интересах…

Через месяц после этого разговора в номер Лусто вошел взволнованный Арнольд. Он рассказал шефу об аресте и исчезновении Фридриха Блюма, антиквара из Нюрнберга. Вместе с ним исчезли его сокровища и «сидангские близнецы».

— Очень жаль, — сказал Лусто.

— Какое нам, в конце концов, дело до этого Блюма…

— Я говорю о марках.