прорезая сосняк.

Да, в этом состоянии жестокого охотничьего азарта, сменившего мысли об Ане, о соседях: если бы он, Грошев, увидел на тропке своего обидчика, такого, каким для Ряднова был Андреев, — он, наверное, тоже мог убить. Ну, не убить, но драться бы полез. Обязательно бы полез.

И это открытие было таким страшным, таким неприятным, что Николай почувствовал слабость и горестное безразличие к собственной затее.

Ивонин был прав.

Все были правы, а он взялся за безнадежное дело.

Он медленно, по старым рядновским следам пошел к переулку. Но идти ему не хотелось: всегда неприятно признаться в своем поражении. Он остановился возле изгороди рядновского огорода и по давней привычке разведчика пристально, изучающе осмотрел округу — снежную целину поляны, кое-где тронутую лыжнями, следы баловавшихся детей, стежки собачьих пробежек. Отмечая все это и автоматически отбрасывая как ненужное, Николай увидел еще одни заячьи следы — тоже давние, засыпанные когда-то снегом и теперь проявленные оттепелью. Эти были не такими длинными, как первые. Здесь заяц двигался настороженно, но так, словно знал: опасность есть, но я от нее уйду. Она меня не догонит. А первые были оставлены испуганным зверьком. Он мчался во весь опор и падал на снег всей тяжестью, оставляя глубокие выемки.

Вторые следы шли от сосняка к рядновскому участку и обрывались под жидким кустом смородины или крыжовника. От этого куста и начинались те следы, по которым шел когда-то Ряднов и вот теперь прошел Грошев. В плане все это выглядело треугольником, где основанием была линия посадок, вершиной — куст крыжовника или смородины, а сторонами — заячьи следы. Левые — почти спокойные, короткие, правые — размашистые, испуганные.

Догадок у Грошева еще не было. Было только неясное предчувствие чего-то интересного и, может быть, страшного. Николай быстро дошел до куста, убедился, что у зайца здесь была лежка, а потом двинулся по старой, только что открытой стежке следов.

Только теперь Грошев полностью понял и оценил свою сегодняшнюю одежду: короткое гражданское пальто не мешало движению по глубокому снегу, а сапоги оберегали от тронутых оттепелью спрессованных слоев снега.

Он решительно вошел в посадки. Снежный покров здесь был толще и почти не тронут оттепелью. Но зато и следы более заметны, в свое время они не так густо покрылись снегом: он оседал на густом сосняке.

Следы вывели его, видно, к не взошедшему в свое время рядку деревцев.

Грошев осмотрелся. Заячий пунктир пропадал под густыми ветвями сосен. Нагнувшись, чтобы проследить заячий путь, Николай увидел сломанную ветку и, раздвигая пахучие колючки, пошел дальше.

Как это часто бывает, мозг не сразу успел проанализировать случайно замеченные детали. Но он работал подспудно и мешал сосредоточиться, вызывал тревогу. Вначале Грошеву показалось, что он забыл что-то важное, потом постарался припомнить, что именно, остановился и оглянулся.

И только после этого понял, какую деталь он впопыхах отбросил: сломанную ветку. Нижнюю, уже крепкую ветку молодой сосны. Кем и когда она сломана? Он вернулся, осмотрел и ее и окружающие и вдруг увидел странную закономерность — поперек сосновых рядков шла как бы темная полоса: на части сосенок было явно меньше снега, чем на соседних. Исследуя эту закономерность, Грошев заметил другую странность: определенно человеческие следы под ветвями. Они были как раз у подножия одной из осыпавшихся сосенок и надежно прикрывались нижними, особенно пышными, опускающимися почти до самой земли ветвями. Заметить их не смог бы и опытный следопыт. Это было тем более загадочным, что в междурядьях и под деревьями следующего ряда мерцала ничем не тронутая целина.

Николай покрутился, заглянул под соседние деревья, проверил междурядья. И только перейдя к третьему рядку, опять увидел странные следы — парные, общие для обеих человеческих ног.

Похоже, что по посадкам прошелся великан или оборотень, запросто перешагивающий целые ряды сосен.

Все было настолько непонятно и странно, что Грошев опять остановился, осмотрелся и увидел новые следы — теперь значительно левее и, следовательно, еще дальше от трагической тропки. Он правильно определил, что эти вновь обнаруженные им обыкновенные человеческие следы принадлежали Ивонину и его помощникам, которые сразу после обнаружения трупа Андреева прочесали посадки. Николай отлично понимал их: если снежная целина была чиста и не тронута, то никому и в голову не придет заглядывать под нижние ветви сосен.

Двигаясь вдоль линии более темных из-за опавшего снега сосенок, Грошев заметил, что под некоторыми деревцами есть по две пары следов — с обеих сторон сосенки. И теперь, когда система этих необычных следов стала почти понятной, Грошев быстро прикидывал, как они могли появиться, но придумать ничего не смог, тем более что тут как раз и окончились посадки.

За ними шли столбы высоковольтной передачи, а дальше начинался редкий лес. Правее раскинулась луговина, на которую выходила трагическая тропка и, забирая в сторону, скрывалась в таких же, но только более старых и еще более густых посадках: за ними было шоссе, проходившее мимо аэропорта.

И здесь, на окраине посадок, Николай увидел тоже засыпанный когда-то снегом и теперь проявленный оттепелью лыжный след. Начинался он здесь или кончался, сказать трудно, потому что он оказался не только одиноким, но еще и необычным: по бокам следа не было ямок от лыжных палок.

Грошев остановился и прикинул то, что увидел.

Получалось, что неизвестный лыжник подошел к посадке, оставил лыжи и каким-то пока непонятным способом запрыгал дальше.

Теперь стало очевидным, от кого несмело, но с опаской уходил заяц: именно от этого прыгающего лыжника. Когда лыжник затаился, то затаился, залег под кустом и заяц.

А почему затаился лыжник?

Николай вернулся назад, еще раз осмотрел странные следы под ветвями и понял, что неизвестный лыжник остановился возле невзошедшего ряда посадок не случайно. По этому рядку-просеке отлично просматривалась тропка, и, значит, отсюда ему легче всего было стрелять в бок шагавшему по тропке Андрееву.

Однако при этом неизвестный лыжник должен был отлично знать, что Андреев идет именно по этой тропке и именно в этот час. Больше того: чтобы не спутать его с кем-нибудь другим, убийца должен был отлично знать Андреева — его облик, его походку, его одежду именно в этот день. Ошибаться в таком случае противопоказано.

«Значит, кто-то знакомый. Хорошо знакомый».

Но ради чего и почему он стрелял?

Раздумывая, Николай бродил по посадкам, натыкался на следы милиционеров, но они не интересовали его. Он смотрел, в основном, под деревца.

Уже почти на выходе из посадок Грошев наткнулся снова на парные следы — они шли почти от того места, где неизвестный сходил с лыж, и по диагонали выходили к тропке, а потом возвращались обратно.

Выходило, что, после того как убийца выстрелил, он еще и пошел проверить, действительно ли его выстрел достиг цели.

— По-видимому, только за этим, — задумчиво, вслух протянул Грошев. — Ведь Андреев не был ограблен. Значит, только за этим.

Но каким же хладнокровием, какой расчетливостью нужно обладать, чтобы убить человека, да еще подойти к нему и проверить, убит он или еще жив. Значит, неизвестным преследовалась какая-то очень важная цель, ради которой он мог так рисковать собой.

Какая это цель? Желание убрать ненужного, опасного свидетеля?

Думая обо всем этом, Николай присел над парным следом и осторожно, кончиками пальцев перчатки, как кисточкой, стал расчищать снег на дне следа. Он делал это медленно, излишне старательно, словно опасаясь, что найдет нечто такое, что доставит ему боль или горе.

И он нашел то, что доставило ему боль и обиду. В одном из парных следов явственно обозначился