Может, и в самом деле она поняла, чего лишилась, какое счастье от нее ушло.
— Ладно, ладно... — Он слегка потряс ее за плечи и наклонился, заглядывая в лицо. — Успокойтесь... Не нужно.
На порог вышел дежурный по милиции, посмотрел на них, презрительно фыркнул и постучал каблуками по порожку, словно отряхивал снег с подкованных сапог.
Анна Ивановна выпрямилась, вытирая слезы, едва заметно грустно усмехнулась и быстрым движением поправила платок; очень она была красива в эту минуту. Так красива, что Николай не мог не полюбоваться ею, но сейчас же взял себя в руки.
«Нужно быть сдержанно-вежливым и не давать свободы чувствам. Факты — вот что главное. Только факты!»
— Так что у вас?
— Рассказала я Зинке. Ревели мы вместе, ревели, и она на меня не обижается, потому, что уж делать — такова, видно, наша бабья доля: куда ни кинь — везде клин. Зинка рассказала, что в тот прошлогодний приезд Робка останавливался у своего друга Свиридова. А Свиридов работает у нас. Даже больше того: он, собственно, меня и устраивал.
— Это ж какой Свиридов? Узкоглазый такой? Шофер? — удивляясь натуральности собственного тона, спросил Николай.
— Вы уже знаете! Ну вот, чтобы вы ничего не подумали, я почему в аэропорт пошла? Ведь там больше летчики. Думала, найду себе пару. А они, черти, т
— А почему вас устраивал на работу в аэропорт именно Свиридов?
— Это его еще Робка просил. А Свиридову как раз нужна была своя... свой человек. Знаете, когда экспедитор свой, он всегда может отпустить шофера приработать. И в путевке распишется, и все такое. Вот Робка меня и присоветовал.
— Понятно.
— Это не главное. Главное, что во второй раз Робка у Свиридова не останавливался, и где он был — неизвестно.
— Почему вы так думаете?
— А я не думаю, я знаю. — Она быстро оглянулась и жарко зашептала: — Зинка, когда увидела его на остановке, сразу побежала к Стаське, и тот так ругал Робку, так его честил: «Я, говорит, видел, как он с самолета сходил, и отвернулся от противности. Паразит, говорит, и предатель, всегда только себе, а на товарищей ему наплевать». Что у них произошло, не знаю. И Зинка не знает. Но они еще таксишниками вместе работали, а тут вот так, значит. Значит, серьезно.
— Ну что ж... Спасибо за сообщение...
Анна Ивановна поморщилась.
— Вы вот что... Вы не благодарите. Вы лучше скажите, чем я могу помочь?
Грошев промолчал, и она, вздохнув, заговорила, еле сдерживая наболевшее:
— Я не могу так, понимаете, не могу. Я, может быть, только теперь поняла — муж он мне, и все. Пусть он хоть кто будет, а муж. И главное, из-за меня, дуры, сидит. Если б не я... Если б я хоть немного думала... Но и то сказать: когда у нас счастье, так разве мы думаем? Очень, очень я вас прошу, скажите: что мне делать? Я все сделаю. Все! В лепешку разобьюсь...
Что он мог сказать ей, ее ждущим глазам? Факты — вот что важно. А здесь одни эмоции, голые чувства... И он опять сломил все, что было у него на душе.
— Подумаю. Придумаю — сообщу.
— Вы не такой сегодня, — с грустью сказала она. — В прошлый раз я вам поверила.
— Да нет... Вы разнервничались, вот вам и кажется.
— Мне бы не казалось — сердце чувствует...
— Успокойтесь. Просто неудобно получилось... Возле милиции...
Она доверчиво и благодарно улыбнулась.
— Вот, может, и поэтому... Тогда... Вот еще чего я хотела у вас спросить. Была я в тюрьме, спрашивала, как передачу моему передать, а они говорят, уже передали, и теперь только в следующем месяце. Это... это не вы?
— Нет, не я.
— Кто же это? — испуганно и ревниво спросила Ряднова и зло сощурилась. — Вроде никого у него не было. Может, товарищи... по работе? — Она подумала и все так же тоскливо протянула: — Может... И они меня, наверно, костят. Все меня теперь костят. И правильно. Вот что главное — правильно.
Не попрощавшись, она круто повернулась и ушла, рослая, стройная женщина.
Грошев смотрел ей вслед и думал, что, когда одного любят две красивые и, по всему видно, честные женщины, пожалуй, есть надежда, что он хороший человек.
Но он остановил себя: «Не спеши с выводами».
Решив еще раз прочувствовать за Ряднова тот страшный день, Николай оделся потеплее и поехал в поселок Южный.
Уже в автобусе он старался думать так, как мог думать Ряднов, ничего не знающий о приезде Андреева.
Без всякого насилия над собой Николай думал об одном: вот приеду, а дома Аня... Молодая, красивая и очень растерянная. Я ее успокою и...
Что будет дальше, почему-то не думалось. Но, должно быть, хорошо.
С этими мыслями он сошел с автобуса, свернул в переулок и прежде всего посмотрел на трубу рядновского дома. Дымка над ним не было. «Значит, не пришла».
И он почти с ненавистью посмотрел на соседский, бывший андреевский дом: кажется, оттуда пришла беда.
Ему стало грустно, и он медленно пошел по переулку, оглядывая побуревший за время оттепели соснячок, заснеженную луговинку перед ним.
И тут он увидел заячьи следы. Вернее, не сами следы, а как бы их остатки.
В свое время свежий снег запорошил их, сровнял с целиной, но сегодня, в оттепель, снег тронулся и осел, заполнил все те ямки и выемки, которые уже были на неоднократно уплотненном оттепелями насте.
Теперь целина проявилась, как проявляется фотографический снимок, и Николай ясно видел заячьи следы — впереди две точки, позади две палочки.
Но и теперь если смотреть на целину сверху или лицом к невидимому задернутому плотными облаками источнику света эти следы, наверно, мог бы заметить только опытный человек. Николай был как раз опытным — ведь недаром в армии, на таежной тренировке разведчиков, он быстрее других умел ориентироваться в следах, а главное, обнаруживать их. И это вполне естественно. Разведчик всегда следопыт. А Грошев был не рядовым разведчиком, а помощником командира взвода. А поскольку офицера почти никогда не бывало — и фактическим командиром.
Остатки заячьих следов подстегнули его, как, наверное, в свое время и Ряднова, начисто выбив и грустную надежду ожидания, и горечь разочарования. Он весь подобрался и, как Ряднов когда-то, по его же следам пошел к соснячку. Тут он сразу понял, почему топтался Ряднов перед соснячком — осевший наст выдал тайну: именно здесь, перед тропкой, и так чем-то напуганный заяц сделал огромный прыжок в сторону, перемахнул через тропку и скрылся в посадках. В тот день Ряднов ясно увидел это.
И, как Ряднов когда-то, Грошев представил, как летит вытянувшийся в невероятном прыжке белый как снег заяц, как он поджал уши и обнажил от напряжения резцы под верхней раздвоенной губой...
Представив все это, Николай ощутил холодный, за сердце хватающий, расчетливый охотничий азарт.
Теперь уже не существовало ни пустого дома, ни ожидания встречи, ни разочарования. Теперь были только два сложившихся воедино чувства-желания: догнать вот этого косого, снять его в прыжке; и второе, дальнее: ах, как хорошо поохотиться! Зайцев-то в поле много, вон даже к поселку стали выходить.
Тут Грошев заставил себя взглянуть на тропку. Она была пустынна, затененным коридорчиком
