Клешков взглянул в сторону пламени. Оттуда бежали люди, и впереди всех — высокий знакомый человек в сером пальто, серой кепке и крагах. Клешков встал. Из дома не стреляли. Он кинулся ко входу между колонн, ворвался в дом. Там в зале лежали двое раздетых догола людей, и рядом у окна скорчился человек в военной форме. Клешков пробежал по всем комнатам. Окна и двери, выходящие в парк, были распахнуты. Уже чекисты в кожанках, обежав дом, стреляли по кому-то укрывшемуся между деревьев, уже весь дом наполнялся голосами, а Клешков все еще стоял перед раскрытой дверью в парк и смотрел на могучие липы, уходящие куда-то вниз длинными аллеями и стоящие густо в промежутке между аллеями, смотрел на их пламенную листву, в которой словно бы вторично отражался огонь догоравших невдалеке строений. Давно уже он не видал такой красоты. А вокруг всё стегали и стегали выстрелы.

— Жив? — подошел запыхавшийся Гуляев. — Видел ты, кого угрохал, нет?

— Нет, — сказал Клешков.

— Двух таких вояк, — покачал головой Гуляев. — Ну и банда! Они бы нас, как кур, перестреляли, если б не ты. Мы там все как на ладони, а пулеметчики наверху.

Клешков вслед за Гуляевым вошел в зал. В голове у него гудело, и он еще никак не мог прийти в себя с той секунды, когда прогнулось и стало заваливаться на бок тело гнедого.

В зале было полно бойцов, переговаривавшихся, хохотавших. Несколько человек толпились около убитых, в углу Клешков увидел Мишку Фадейчева с оскалом схватки, закостеневшим на лице. Его перевязывал чекист с рыжими баками, выбившимися из-под фуражки.

Увидев Клешкова, Мишка махнул ему рукой. Клешков подошел.

— А я думал, ты готов! — сказал он. — Я видел, как они тебя подсекли.

— Коня гробанули! — Фадейчев морщился от боли в руке и вертел головой. — Какой конь был!

Подошли и остановились невдалеке Бубнич и начальник. Бубнич все тер лоб, а начальник уже отдавал крикливым тенорком приказания.

— Ребята у тебя, — сказал Бубнич, поворачиваясь к начальнику, — оторви да брось!

Он подозвал Клешкова и Гуляева и сказал, оглядывая обоих:

— На уездной конференции комсы прямо так и скажу о вас, ребята: вели себя геройски. Молодцы комсомольцы.

— Я не комсомолец, — сказал Гуляев.

— Нет, так будешь, — сказал Бубнич. — Раз так сражаешься, обязательно будешь в комсомоле.

Начальник косо посмотрел на Гуляева и повернулся к Бубничу:

— А дела у нас дырявые, комиссар. Шесть убитых, двадцать покалеченных.

— Да-а, — сказал Бубнич, вертя головой и оглядываясь. В зал всё вносили и вводили новых и новых раненых. — А что, собственно, получилось? — спросил Бубнич. — Как это вышло? Против бандитов помогали, и, оказалось, бандитам же?

— А ну, давай пленных! — крикнул начальник. — А этих закопать! — крикнул он, указывая на трупы. — Наших будем хоронить отдельно.

— Кто эти-то? — спросил Бубнич, показывая на голые тела мертвых.

— Должно, наши — из совхозу, — ответил, появляясь, Фомич — взводный милиции. — Они завсегда так наших телешат. Всё сымают, стервецы.

— Их тоже отдельно закопать, — сказал Бубнич.

Комвзвода кивнул, ушел отдавать приказания.

Привели пленных. Один был взятый Клешковым мужик, второй — высокий босой малый, в распоясанной солдатской рубахе, третий — кряжистый бородач в полной солдатской форме, но тоже уже без сапог.

— Фамилия? — спросил начальник у парня.

— Чумак, — сказал тот, испуганно рыская взглядом по лицам. — Я с ими первый раз!

— Разберемся! — отрезал начальник. — Твоя фамилия?

Бородач переступил босыми ногами, долго морщил лоб.

— Глухой? — спросил начальник. — Смотри, враз научим слышать!

— Ты не пужай, — вдруг голосом, как из бочки, ответил бородач. — Меня, брат, с четырнадцатого года все пужают, никак не испужают.

— Ты, контра! — сказал начальник. — Ты у меня пошлепай губами — я тебе враз...

— Как зовут-то? — спросил Бубнич, перебивая начальника и заслоняя его собой.

— Зовут-то Иван, — сказал бородач, — Чего еще спросишь?

— Как отчество?

— Парамоном отца звали.

— Ты тут за кого воевал, Иван Парамонович? — спросил Бубнич.

Обиженный начальник убежал в другой угол зала, и оттуда раздавался его тенор.

— Я за своих воевал, — усмехнулся бородач. — Небось не перепутал.

— Может, и перепутал, Иван Парамонович, — сказал Бубнич, — по всему видать, ты землицу имеешь, чего ж в банду пошел? Али на поле дела не хватило?

— Дела-то хватило, — сказал бородач, вскидывая тяжелый взгляд серых глаз. — Да оно, вишь как, пришли такие, вроде тебя, да и разорили хозяйство.

— Кулак? — в упор спросил Бубнич.

— Я такого слова не знаю, — сказал бородач, — умеешь хозяйствовать, ночи не спишь, плуги, веялки ладишь — вот и дело идет. А для тебя, оно конечно, кулак.

— У нас один тоже в деревне был, — зачастил Чумак, — мироед, вроде этого. Все дворы у его в долгу.

— А как же вы в одну шайку попали? — спросил Бубнич, отворачиваясь от бородача. — Он — мироед, ты — бедняк?

— А ён не наш, — влез в разговор небритый мужик, взятый в плен Клешковым. — Етот ихний.

— Чей — ихний? — спросил Бубнич.

— Красковский, — заспешил Чумак. — Мы совхоз взяли, а тут они на нас. Мы — бечь. А потом батько нас собрал, гуторит, их же два десятка, не боле. Мы внове на них, а тут вы!

— Да, — сказал Бубнич, — сам черт тут голову сломит... А чего вы между собой передрались? — спросил он у бородача.

— Это между кем — промеж собой? — спокойно переспросил бородач. — Промеж собой, когда свои, а эта голь — она кому своя? Может, вам?

— Может, и нам, — сказал Бубнич. — Ну ладно. Сколько у Краскова народу? — спросил он бородатого.

— У капитана Краскова народу хватит, — сказал тот.

— Да десятка два у него! — зачастил Чумак. — Только они все навроде этого. Сплошь ухорезы!

— А ты чего к Хрену пристал? — спросил у третьего пленного Бубнич.

— С горя я, ей-бо, с горя, гражданин товарищ, — сказал тот глухо и посмотрел из-под бровей запавшими больными глазами. — Батьку мого ваши вбилы... за реквизицию... Ось я и прилып до того Хрена...

— Видать, кулак был батька! — определил подошедший начальник.

— Та який кулак, — застрадал мужик, — одна коровка — усе хозяйство. Лошади и то не було.

— А ты, значит, осознал? — спросил начальник.

— Як есть усе осознав, — забормотал мужик и вдруг хлопнулся на колени. — Не вбывайте мене, граждане товаришы!

Бородач презрительно отвернулся. У Чумака затряслись губы.

— Встань! — приказал Бубнич и обернулся.

Из парка звал, кричал, вопил чей-то голос.

Все, кто был в доме, кинулись к окнам и затеснились в узких дверях, ведущих в парк. Голос все кричал за липами аллеи, и все толпой понеслись туда. Клешков бежал сзади и подбежал, когда из толпы уже вылез Гуляев с восковым, мутным лицом и пьяно зашагал куда-то в гущу кустов.

Клешков протолкался сквозь остолбенело стоявшую стену людей и замер. Под деревом на куче свежекопанной земли лежали во всю длину взбугренные страшным последним усилием синеватые