«Не работал он со вчерашнего вечера, — думал Клешков. — Прийти к нему могли в любое время. Но за что все-таки они его убили?»
Он опять обошел весь дом. Видно было, что хозяин не очень-то следил за ним. У парадного выхода, который с улицы был забит досками, изнутри была антресоль. Сбоку стояла лестница. Сашка поднялся по ее скрипучим поперечинам, залез на самую антресоль, доски заскрипели.
Антресоль была завалена разным тряпьем. Видно было, что и тут пошуровали недавние пришельцы. Все было перевернуто, все раскидано. Старые нижние рубахи, какие-то лоскуты. Сашка, сидя на корточках, перебирал все это. Сейчас он злился и мучился.
В угрозыске Сашка работал четвертый месяц, а до этого служил на электростанции в губернском городе. Он уже написал десяток заявлений с просьбой отправить его на фронт, но ответ был один: рано. Наконец его вызвали в губком и выдали направление в Суховский угрозыск. «Иди, — сказал ему секретарь, — прививай там, в милиции, дух нашей комсы... А насчет фронта — запомни, товарищ Клешков: для комсомольца и коммуниста сейчас везде фронт».
И он уехал в Сухов. Уезд был неспокойный. То в одном, то в другом селе отказывались сдавать хлеб по разверстке, стреляли в комбедчиков и коммунистов. Три месяца назад объединенные банды Краснова и Хрена вырезали продотряд Двенадцатой армии, когда он появился в богатом лесном селе Бывшеве. Сашка уже участвовал в операциях против банд, но сам должен был раскрывать преступление впервые. И поэтому он молча сидел на антресолях и, зажигая спичку за спичкой, рассматривал богатство, которое, достанься, по его мнению, другому следователю, послужило бы наверняка к полному раскрытию преступления, а для него, Сашки Клешкова, комсомольца с электростанции, окончившего всего три класса ре-ильного, а потом удаленного за невнесение платы за обучение, для него все это было темный лес.
Но вот посреди тряпок показалось что-то иное, и Сашка свободной рукой выгреб и успел заметить, перед тем как спичка обожгла ему пальцы, поношенный офицерский френч. Спичка погасла. Сашка хотел было зажечь другую, как вдруг ударила дверь и он услышал тяжелые и осторожные шаги. Дом был старый, сухой, все комнаты прослушивались насквозь. Сашка, стараясь это делать как можно тише, зарылся в тряпки и стал ждать, что будет.
Шаги стихли. Видно, вошедший добрался до трупа. Тишина длилась так долго, что Сашка подумал, не пригрезились ли ему все эти страхи. На всякий случай он ощупал карман пальто: браунинг был на месте. Сашка сунул руку в карман, нашел его ребристую рукоять и успокоился.
Шаги опять зазвучали. Слышно было, как хрипнули дверцы буфета, потом загремели ящики комода, звякнуло что-то. Шаги приближались. Сашка, вцепившись в рукоять браунинга сразу вспотевшей рукой, соображал, что ему сейчас делать. Скрипнула дверь. Полоса бледного света упала в прихожую. Потом осторожно вошел кто-то очень увесистый.
Сашка, закрытый набросанным тряпьем, ждал. Ему казалось, что вошедший чувствует его присутствие, и потому был неподвижен, как камень. Вошедший стоял, не делая ни одного движения. У Сашки першило во рту и чесалось в ухе. Он еле сдерживался. Раздался непонятный шум, вошедший рванулся. Что-то мягко шлепнулось на пол, и густой хрипучий бас сказал:
— Ах, чтоб тебе, чертова животина! — и шумно откашлялся.
Опять хрипнула дверь, полоса света погасла, и Сашка услышал, как быстрые грузные шаги прошли через весь дом и закончились резким хлопком входной двери.
Сашка, раскидав тряпки, соскочил с антресолей и зажег спичку. У двери, наклонив голову, смотрел на него черный кот с белыми пятнами на шее, смотрел, жмурился и мяукал.
«Ну и ну! — подумал Сашка. — Кого-то одного этот кот спас».
Прислушиваясь к каждому звуку, стараясь неслышно ступать, Клешков прошел через дом, вышел во двор. Калитка еще покачивалась. Подойдя к забору, Сашка забрался по рассыпавшейся поленнице и выглянул на улицу. Метрах в пятидесяти около забора прикуривал на ветру крупный человек в крестьянском кожухе и солдатской папахе. Больше на улице никого не было.
Сашка выскользнул из калитки и, надвинув кепку на лоб и подняв воротник, поплелся в ту же сторону, что и человек в папахе, старательно глядя под ноги и всеми силами изображая человека, занятого какими- то своими мыслями и делами.
На базаре народу было много, и Сашка испугался, что потеряет из виду серую папаху. Но та двигалась от лотка к лотку, переходила к ларькам, где продавали квас и из-под полы самогон, пересекала рыночную площадь к лабазам, где теперь торговала керосином и спичками местная кооперация. Сашка исправно пил квас, торговался с бабкой, продававшей семечки, а сам все смотрел за серой папахой. Владелец ее тоже несколько раз к чему-то приценивался, оглядываясь по сторонам. Потом, видно успокоившись, пошел к лотку, где раньше торговали мясом, а теперь кто чем мог: кто пирожками с требухой, кто рыбой, кто тайным, совсем не относящимся ни к чему съестному товаром, который предлагался только на ухо, да и то не всем, а по выбору продавца.
Около одноглазого мужика в картузе и фартуке, надетом прямо на черную чуйку, толпился народ, кричали молодые отчаянные бабы в платках, прокладывая локтями дорогу к лотку, суетились инвалиды, молча напирали седые, мрачные старухи. Сашка подошел. Мужик, точно тяпая топором, отрубал куски мяса. «Откуда это?» — подумал было Сашка. Но мужик уже кричал нараспев:
— А йдить-но сюды, люды добри! Едину свою коняку на мясо порешив! Забирай скорийше, бо поздно буде.
Сашка узнал мясника, которого недавно допрашивал у себя в милиции об источниках его нетрудового дохода, потому что при обыске нашли у него золотые монеты и пачки николаевских сотенных.
Мясник, краснорожий, одноглазый мужик, все орал и отрубал куски конины, а Сашка, оглянувшись, увидел серую папаху, которая стояла шагах в десяти и прищуренно наблюдала за свалкой у лотка. Сашка сразу же пошел дальше и вдруг увидел Гуляева, разговаривающего с двумя лоточницами. Гуляев в его крагах и серой блинчатой кепке казался на базаре совершенно инородным телом, и Сашка решил к нему не подходить, чтоб не привлечь внимания. Он опять нашел торговку семечками, сунул ей бумажку и, пока она ссыпала семечки в его карман, оглянулся.
Серой папахи не было. Сашка бросился к лотку с мясом, не обращая внимания на крик торговки, у которой просыпались семечки. Папахи не было.
Он остановился, не зная, что делать. Подошел Гуляев.
— В будке — только части для часов, — сказал он, — вот опрашиваю торговок.
— Погоди, — сказал Сашка, — ты стой тут, а я обойду базар.
Он зашагал к тому месту, где мужики продавали картошку и хлеб. Покупатели толпились у подвод. Лошади смачно хрупали сеном. Продавцы и возчики, недружелюбно косясь на городских, о чем-то вполголоса переговаривались, сходясь в небольшие кучки.
Серой папахи тут не было, хотя папах здесь хватало. Сашка пошел дальше. У двухэтажного дома с мезонином, где раньше жил купец Второв, а теперь размещалось правление кооперации, стояло несколько оседланных лошадей.
Рослый красноармеец в шинели с «разговорами» и в буденовке, опираясь на палку, торговался с красноносым старичком в котелке и поношенном пальто. Пьяная баба пробовала плясать в кружке молчаливо стоящих мужиков.
Вдруг сзади сухо хлопнули выстрелы. Сашка обернулся. От лотка, где торговал мясник, кинулась врассыпную толпа. Еще несколько раз ударили револьверные хлопки, и он увидел двух мужиков, бежавших от лотка куда-то к подводам и стрелявших в ту сторону. Вдруг из ряда стоявших подвод вылетела одна, запряженная в тройку, на ней стоял, нещадно орудуя кнутом, человек в серой папахе, а в сене на телеге лежала женщина в шляпке. Лошади рванули, и телега, завалясь набок и треща, лихо сделала полукруг и понеслась по улице, ведущей к полю. Двое бегущих остановились и снова раз за разом выстрелили, тогда из телеги тоже сверкнуло, и один из мужиков схватился за плечо. Сашка кинулся к ним, на ходу доставая браунинг.
— Стой! — закричал он издалека.
Но один из стоящих пальнул ему навстречу, и Сашка услышал рядом с ухом короткий высвист пули, а когда он разогнулся, мужики уже мелькали в толпе, а подбежавший Гуляев подбрасывал на руке еще теплый наган, оброненный раненым.
