Чай явно прибавил сил Наде. Она спросила:
— А что сказать о том, кто третий год собирается в отпуск, к папе, в мандариновый сад?
— Тот, безусловно, аномалия, как... Вахтанг, поясни! — попросил Марков, прячась за лошадь.
— Рэзать будем! — Вахтанг сделал зверское лицо, взмахнул незримым кинжалом.
Женька засмеялся, глядя на Вахтанга: он уже знал, что подразумевал Марков. Шутка эта имела давнюю историю. Четыре года назад к Маркову прислали молодого специалиста с тоненькими, подбритыми наискось усиками, в пестром свитере и немыслимо остроносых туфлях. Марков встретил его с ледяной вежливостью и направил в отряд, который искал россыпи среди заболоченной равнины, где комаров было в миллионы раз больше, чем золотых песчинок.
Марков тогда сказал Наде:
«Я поставлю дюжину цинандали, которого здесь не бывает, если до конца сезона этот ферт не отбудет в теплые края под любым соусом!»
Вахтанг не отбыл — сначала ходил опухший, потом привык, с работой справился, обнаружив и усердие и смекалку.
Марков слово сдержал. Из вагона-ресторана проходящего поезда притащил рюкзак цинандали, позвал Вахтанга. После третьей бутылки они выпили на брудершафт. После четвертой Марков сказал:
«А все-таки ты аномален, как розовый ишак!»
Вахтанг вскочил, вонзил нож в стол, закричал, сверкая глазами и зубами:
«Зачем говоришь несправедливо! Ну верно, жоржики на курортах шляются! Там зачем думать — все такие! Их сколько? А нас сколько? Как раз они, а не мы аномальные ишаки!»
С тех пор аномальные и нормальные ишаки прочно вошли в арсенал шуток, а Вахтанг постепенно стал ближайшим помощником Маркова, что говорило о многом.
— Как вернемся, в отпуск уеду немедленно, чтобы не давать больше повода для бездарных острот! — заявил Вахтанг.
И снова — вперед!
Вскоре они вышли на голый, заснеженный склон. Тропа пошла круто, в лоб.
Ух и тяжело! Уже давно пришло второе дыхание, но и его не хватает. Надо помогать лошадям, изо всех сил тянуть за повод, бежать и вдруг отскакивать, давая им дорогу. Они идут скачками, глаза их сверкают зло — того гляди, сомнут!
Из-под копыт — фонтаном — комья снега, земли и листьев.
Частые остановки, тяжелое дыхание, стремительный бег. Отдав все силы, лошади мгновенно замирают, торчком ставя копыта, как бы впиваясь в мерзлую землю. Разит потом и прелью.
Еще рывок, еще — и наконец-то под ногами ровная каменистая площадка, а выше лишь прозрачная синева!
Выскочив на перевал, и люди и лошади застывали неподвижно, словно от удивления.
Впереди сверкали огни, подмигивали, переливались! От них невозможно было оторвать глаз. Это были первые электрические огни, которые они увидели за четыре месяца.
Лошадиные спины дымились, как вулканы.
Марков, страстный курильщик, первым делом вытащил папиросу.
Надя, не выпуская повода, обхватила лошадь за шею, почти повисла, чтобы не упасть. Огни она видела как сквозь туман.
Вахтанг снял шапку, вытер ею, мокрой и холодной, потное лицо, заиндевевшие усы.
Все лошади, как по команде, начали шумно принюхиваться, насторожили уши и вдруг нестройным, но все же коровы и ржанием приветствовали давно оставленный дом.
— Поди же ты, почуяли, признали! — обрадовался Степан Петрович.
Женька смеялся, аплодировал. Он чувствовал себя лучше всех, что и не мудрено: в семнадцать лет горы еще не кажутся крутыми.
Когда отдышались, стало слышно, как в поселке постукивает движок. Огни засверкали еще веселей и ярче.
— Море огней!
— Настоящий город!
— Живут же люди!
Все восклицания были искренни.
— А кто говорил — дыра? — не без ехидства спросил Степан Петрович, для которого Николаевка была дом родной.
— Я глупо ошибался! Теперь это понял. — Вахтанг прижал руку к сердцу.
— Выходит, не только у жирафа от головы до хвоста и обратно расстояние не одинаково, — усмехнулся Марков.
Действительно, четыре месяца назад, когда они уходили из Николаевки, эти огни не вызывали эмоций.
Вероятно, они еще долго любовались бы этим оазисом света среди безграничной тьмы, но ветерок, вроде и не меняясь, быстро стал иным — вместо приятной прохлады он уже нагонял холод.
Вахтанг натянул шапку, Надя зябко поеживалась.
Лошади быстро стали одинаковыми — их посеребрил иней.
— Двинулись! — скомандовал Марков. — А то прохватит, сейчас, наверно, минус десять.
— Надо подхвостники подтянуть, спуск крутой, — напомнил Степан Петрович. — Тут случай был — вьюк коню на голову, тот с испугу на дыбы, да и вниз — сперва галопом, потом кувырком!
— Ну и что же? — заинтересовался Женька.
— «Что же, что же»! — хмуро повторил Степан Петрович. — Акт составили, а шкуру в Заготсырье сдали.
Лошади, которых вел Женька, стояли рядом, доверчиво касались мягкими губами его плеч и лица.
За лето все они стали совсем своими, с ними можно было даже разговаривать. И представить страшно, что кто-нибудь из них вот так, кувырком!
Тщательно проверили упряжь и через час благополучно закончили путь.
Если Николаевка (42 двора, клуб, магазин) была единогласно признана городом, то дом Шелгунова мог быть назван только дворцом.
После приплюснутой тесноты палаток так приятно ходить не сгибаясь, а главное, во «дворце» было тепло, даже жарко.
Великолепно сияли две сорокасвечовые лампочки — одна в кухне, другая в горнице. Уютно тикали ходики. Стены были сплошь покрыты картинками из журналов. Юрию Гагарину с противоположной стены ослепительно улыбалась актриса Лиа де Путти из «Прожектора» за 1925 год.
Шелгунов был рад возвращению геологов и хорошо понимал, чт
Он постарался как мог — истопил баньку, поставил на стол все, чем богат, даже пол-литра раздобыл, хотя это был «дефицит», в магазин уже с месяц не привозили.
— Итак, мы у финиша. Поздравляю с благополучным, без происшествий, окончанием работ! — провозгласил Марков.
После всего этого они, не пошевельнувшись, проспали часов двенадцать.
За окном голубело прозрачное, холодное небо, а посреди стола бронзовый пузатый самовар сиял и излучал тепло, почти как солнце.
Степан Петрович неутомимо подкидывал оладьи. Они получились отменные, румяные и пузатые.
В туесках с медом и брусникой уровень быстро понижался. Ели и похваливали.
— На печке не то, что на костре, совсем иное дело, удовольствие одно! — скромно отвечал на похвалы Степан Петрович.
И все с умилением смотрели на белую печку с докрасна раскаленной чугунной плитой, всем сердцем ощущая, какое это великолепное изобретение!
Скоро им предстояло возобновить знакомство и со многими другими, пожалуй не менее замечательными.
