посоветовалась с соёнбо, — красным, при скорости тридцать шесть сотых… Так как для постоянства перегрузки темп торможения должен со временем уменьшаться, за последующие тысяча восемьсот лет удлинение замедлилось… А сейчас волна удлинилась почти до исходной, порядка тысячи миллимикрон…

— Браво, Саша! — Елена, вскочив с места, в экстазе чмокнула огорошенного Ивантеева.

— Торможение в течение тысячи восемьсот лет! — воскликнул Шагин. — Ну что же, сейчас им самое время начать сигнализацию, запросить у КОККАНа разрешения на посадку, что ли…

— Тысяча восемьсот наших лет, — поправила его Елена. — Кто знает, какое у них там время?

— Чушь, не верю я в это! — Шагин, вскочив, заходил по комнате, нервно жестикулируя. — Космос не может повторяться, и ничего похожего на себя мы не встретим никогда! Довольно иллюзий из научной фантастики! Сколько времени и сил затрачено на разведку на волне двадцать один сантиметр? И до сих пор ничего! Кто возьмется подсчитать многообразие Вселенной? Да кто мы такие, черт подери, чтобы служить для нее универсальной моделью? Не слишком ли…

Его взволнованную речь прервал сильный мелодичный звон, в котором слышалось что-то маняще тревожное. Ивантеев бросился к панорамоскопу.

— Чон-Кулак потерял след! — крикнул он на бегу.

На обширном экране яркое пятнышко сигнала исчезло: лишь помехи продолжали свою бестолковую пляску.

Подскочив к пульту, Шагин нажал кнопку размыкателя, и звон оборвался.

— Сигнал исчез! — сказал он.

— Они запрашивают посадку! — съязвил Ивантеев. Не отвечая, Шагин завертел маховичками ручной наводки, направляя Чон-Кулак в прежнюю точку небосвода.

— Но откуда они? — Елена уцепилась за руку Ивантеева. — Не с Проксимы ли Центавра? Она ведь ближайшая…

Внезапно прозвенело снова: излучение возобновилось. Что-то необыкновенно радостное обожгло душу Ивантеева: этот перерыв был сигналом!

— Ты, бородатый скептик… если это не сигнал, то… то… — слово не находилось.

Шагин включил автозахват и молча подошел к черному прямоугольнику балконной двери. Минуту простояв, он отворил ее и скрылся во тьме. За ним последовали остальные.

И опять прозвучал звон сброса, и снова на экране засияло пятно. Сомнений не оставалось!

Разбушевавшийся ночной ветер неистово набрасывался на решетчатые фермы Чон-Кулака, и тот весь гудел, — басовито и торжественно, — словно орган в Домском соборе Риги. Четверо на балконе углубились в свои мысли: ничто не могло потрясти сильнее, чем это неоспоримое свидетельство, — здесь, сегодня, в этот вечер в Аличуре… Этого долго ждал мир, и они оказались первыми.

— Итак, они идут. — Ивантеев нарушил молчание. — Но что принесут они нам? Разум — высочайший, совершеннейший, — но нечеловеческий, быть может, как марсиане Уэллса?

— Нет, Саша, — Цыреннадмид полуобняла Елену за плечи, — высший разум не может быть нечеловеческим… Они поделятся с нами знанием, которого у нас еще нет…

Периодические звонки не прекращались.

— Но когда они придут?

— Им лететь еще долго… лет сто двадцать. Их встретит грядущее Земное Братство, — проронила Цыреннадмид задумчиво.

— Они? Нет, не они… скорее Нечто, — сказал Шагин серьезно и торжественно. — Нечто, о котором предупреждали многие… Мир должен узнать немедленно. — Он исчез в двери.

В темноте ярко засветилось круглое окно рубки радиорелейной связи.

В коридоре надрывается телефон, а Валентина никак не может оторваться от книги. Странно, однако, что и Михаил не спешит к телефону. Он всегда бросается к нему опрометью.

А звонок не умолкает, Валентина бросает взгляд на часы — уже половина двенадцатого. Ну, это определенно Михаила; так поздно ей никогда еще никто не звонил.

Она с досадой отрывается от книги и идет в коридор.

— Ты разве не слышишь, Миша? — спрашивает она брата, заглядывая в его комнату. — Это ведь тебя кто-то.

— Если меня, скажи, что нет дома, — почему-то испуганным голосом отзывается Михаил.

— Так поздно? Кто же этому поверит?

— Придумай тогда что-нибудь. Я к экзаменам готовлюсь… Некогда мне…

Валентина удивленно пожимает плечами и снимает трубку.

— Да, я слушаю… Мишу? Он спит уже… А откуда вы знаете, что не спит? Ну хорошо, я посмотрю, может быть, он и в самом деле не спит.

Она кладет трубку на столик и идет к Михаилу.

— Это какой-то твой товарищ. Он звонит из телефонной будки на другой стороне улицы и видит тебя через окно. Поговори с ним.

Она замечает, как нервно дергается вдруг лицо брата.

— Да, я слушаю, — говорит он в трубку каким-то чужим, робким голосом. — А, Тарзан, здравствуй! Это сестра почему-то решила, что я уже сплю. Все еще маленьким считает. Выйти к тебе? Поздно ведь… С чего ты взял, что боюсь? Ничего я не боюсь! Ладно, сейчас…

Но тут Валентина выхватывает у него трубку:

— Никуда я его не пущу так поздно! А если он вам очень нужен — зайдите к нему сами. Потерпите до завтра? Ну вот и хорошо. Спокойной ночи!

Она кладет трубку и торопливо оборачивается к Михаилу.

— Может быть, ты объяснишь мне, какому Тарзану понадобился так поздно? И вообще — что это с тобой происходит в последнее время?

Михаил молчит, понурив голову.

— Кто такой этот Тарзан? Что ему нужно от тебя?

Михаил, не отвечая ей, медленно уходит в свою комнату.

Валентина идет за ним следом. Она давно уже собиралась поговорить с ним серьезно.

— Почему ты не отвечаешь, Михаил?

— Я не могу тебе ответить, — произносит он наконец чуть слышно. — Не спрашивай меня ни о чем… Не вынуждай врать.

— Но я вижу, что с тобой случилось что-то… Ты попал в беду? Расскажи, может быть, я помогу тебе…

Она берет его за руки, но он отстраняется от нее и просит дрогнувшим голосом:

— Помоги мне уехать куда-нибудь…

— Но ведь у тебя экзамены!

— Для меня сейчас это важнее, чем экзамены… Поверь мне на слово и помоги…

Валентина хорошо знает его упрямый характер и решает ни о чем его больше не расспрашивать.

— Ладно, ложись спать, я подумаю о твоей просьбе.

Михаил послушно ложится, но Валентина знает, что он не скоро еще заснет. Не удастся, наверно, заснуть и ей…

Что случилось с парнем? Почему он стал таким нервным, замкнутым? Ведь совсем недавно был