сигнал не давали, правда, Лена-джон?

— Правда, — сказала Елена. После суток сумасшедшей езды слегка сводило икры ног, побаливала голова и хотелось пить. — А вы чьи?

— Так вы не из КОККАНа?

— Нет, я из ИНКИДАНа[16]… — и, переглянувшись, все трое рассмеялись.

В просторном холле первого этажа с треугольным столом в “диванном” углу было уютно.

— Здесь наша кают-компания, а вон там, — Шагин указал на дальнюю дверь, — ваша комната. Тринадцатый номер, если вы не суеверны…

— Нисколько, — улыбнулась Елена. — Я родилась тринадцатого.

— Тогда все в порядке… А сейчас подкрепитесь. — Ивантеев подал ей поднос с небольшим тибетским чайником.

Ничто сейчас не могло быть лучше, и, с наслаждением осушив чайник, Елена почувствовала себя в состоянии задавать вопросы.

— Чем живете, добры молодцы, на что силушку свою тратите? — Она подбоченилась, тряхнув головой.

— От КОККАНа всея Руси поставлены идолу служить басурманскому, Чон-Кулак зовется, матушка… — пропел Шагин.

— Осмелюсь доложить, следим за объектом сто шестнадцать дробь зет шестьдесят один, — отрапортовал Ивантеев.

— Господи! А если по-русски?

— Радиотуманность Центавра в шестнадцать раз больше Солнца по своей излучающей площади, — сказал Шагин наставительно. — Но Чон-Кулак выделил на ее фоне точечный источник.

— А в каком диапазоне?

— Сегодня тысяча сто восемнадцать миллимикрон, — сказал Ивантеев.

— Сегодня? А вчера?

— Вчера было чуть меньше… Волна день ото дня удлиняется…

— Удлиняется? — Елена поднялась с места. — На сколько?

— Ерунда, в месяц полмиллимикрона…

Елена, чуть прищурившись, внимательно поглядела на Ивантеева. Что-то мелькнуло в сознании, — какая-то неясная, еще бесплотная идея, смутно связанная с черным гребнем.

— Но почему?

— Я уверен, что это… — Ивантеев смолк, наткнувшись на иронический взгляд Шагина.

— Уселся на своего конька! — Шагин комически махнул рукой. — Ладно, примите ванну и отдыхайте. Ежели не очень устали, к десяти просим в кают-компанию. До свиданья, Звезда-Гостья!

— Так вы знаете летописи Ма Туан-Лина? — Елена оживилась.

— Китайской грамоте не разумею, но… есть тут у нас один грамотей… — Он искоса показал глазами на Ивантеева. — Старается изо всех сил…

Ивантеев молча кинулся на Шагина, тот ловко увернулся.

— А вы что, китаевед?

— Нет, я — историк… с примесью астрофизика, — ответила Елена.

— Ух какая редкая комбинация, — сказал Ивантеев.

— Кстати, а кто из вас начальник?

— Не я, — сказал Шагин.

— И не я, — сказал Ивантеев.

Приоткрытая дверь кают-компании бросала на пол косой параллелограмм света.

— А, Звезда-Гостья. — Шагин привстал, указал Елене место за столом. — Милости просим… У нас тут обычный вечерний матч научного бокса — Шагин против Ивантеева, равные весовые категории… Болельщиками будете вы и Орсунбай. (Тот, выбритый и гладко причесанный, весело улыбнулся Елене). А вот и судья, прошу познакомиться…

Узкое матово-бледное лицо с высоким чистым лбом и косым разрезом черных блестящих глаз, ореол смоляных волос, крупный медальон характерной формы в квадратном вырезе вечернего платья (это же соёнбо, национальный символ Монголии!) — такой была Цыреннадмид Цультэм, доктор астрофизических наук, заведующая обсерваторией. Она спокойно и дружелюбно пожала Елене руку, задержав внимательный взгляд на черном гребне, украшавшем ее прическу.

— Еще Дрейк делил разумные сигналы из космоса на несколько видов, — говорил между тем Ивантеев, — сигналы внутренней связи — это вроде суммарного излучения всех приборов Земли, затем “дальние вызовы” тем, кто уже известен, и, наконец, сверхдальние сигналы космического контакта в адрес тех, кто еще неизвестен, — кстати, Шагин, это и есть “Великое Кольцо” Ефремова. Мне думается, что Чон- Кулак принимает сигнал именно из этой последней категории — космический “позывной”, адресованный всем-всем-всем. Сигнал, возможно, имеет форму “зубьев пилы”: медленное нарастание длины волны, за которым следует быстрый спад. Сейчас мы наблюдаем нарастание… Как еще можно его объяснить?

— Если вы не возражаете, попытаюсь я. — Елена вынула из волос черный гребень. В мягком свете плафона на нем четко проступило белое хитросплетение иероглифов. — Эта вещь мне досталась в Оше совершенно случайно. — Она рассказала историю неожиданного дара. — Содержание надписи приблизительно известно благодаря Орсунбаю.

— Смотри какой дед, — сказал Орсунбай. — Мне никогда не показывал гребень…

— Быть может, в столь компетентном собрании это покажется наивным, — Елена повела глазами в сторону Ивантее-ва, — но мне почему-то кажется, что надпись на гребне имеет отношение к вашей проблеме…

— Дайте мне! — Карие глаза Ивантеева загорелись. Взяв гребень, словно драгоценную камею, он начал читать: — “В период Чжун-Пин, во второй год, в десятую луну, в день Гуй-Хай…”, это мне непонятно, “…появилась звезда-гостья посредине… Нан-Ман”. Что это?

— Центавр, — подсказала Цыреннадмид глубоким напевным голосом.

— Наш Центавр! — Ивантеев привскочил с места.

— Да. А все предыдущее означает седьмое декабря сто восемьдесят пятого года нашей эры. Но читайте дальше, Саша.

— “Она была как глаз Синего Дракона”… — Он помедлил, соображая. — “…потом последовательно показывала… пять цветов…” — Он вопросительно посмотрел на Елену.

Та кивнула.

— “Постепенно она слабела и к шестой луне следующего года угасла”. Всё… Нет, погодите, вот еще, помельче: “Созерцал досточтимый господин Яо Чжи-Тун, Хранитель Небесного Спокойствия”.

— Шестая луна следующего года, это спустя восемь месяцев, не так ли? — Голос Цыреннадмид поразил Елену. — Если я вас правильно поняла, — она обращалась к Елене, — вы отождествляете наш объект со звездой-гостьей Яо Чжи-Туна?

— Да, я думаю… Волна удлиняется теперь, удлинялась и тогда.

— Елена права! — Ивантеев вскочил, с грохотом отодвинул стул. — Удлинение световой волны, ведь это и есть пять цветов… синий, зеленый, желтый, красный!

Орсунбай восхищенно посмотрел на Елену.

— Как красиво, — сказал он мечтательно. — Ты придумала, как художник… Об этом надо написать стихи…

— Поистине вы посланы нам провидением, Елена Владимировна. — Ивантеев уселся на место.

— Буйство красок. — Шагин вручил Елене сочный ломоть дыни. — А если первым был, скажем, желтый?

— А глаз Синего Дракона? Разве это прямо не указывает, что вначале звезда была синей?

— Ни чуточки не указывает. — В тоне Шагина была небрежная самоуверенность, бесившая Ивантеева. — Это обычная новая, постепенно остывающая. Вначале она была, скорее всего, голубовато- белой. Потом пропало излучение высокой энергии — она пожелтела. Исчезли зеленые лучи — звезда стала