— Это тебе, Игнат, за дрова, что ты наготовил в зиму, — сказал Ортюха удивленному стрелецкому десятнику. — Бери, будет тебе скромничать! Теперь сплывем в Астрахань со спокойной душой, что, воротясь, найдем своих красавиц живыми и тепленькими: нужны ли нам будут три мерзлых кочерыжки… Молчу, молчу, это не про вас грешным языком сбрехал! — тут же покаялся со смехом Ортюха, увидев, как княжна Зульфия молча, но с нахмуренными бровями, потянула из ножен изящный, серебром украшенный клинок кинжала. И снова к Игнату: — Да, вижу, у тебя уже есть в избе кадь под воду, две бадейки, чугунки и кувшины. Все это тако же не пять-шесть денег[39] стоило!
Наум Коваль в сопровождении молчаливого Томилки осмотрел избу придирчивым знающим взглядом, не нашел никаких изъянов. Промысловик перекрестился на правый угол, где была уже сделана аккуратная полочка под икону, но пока без таковой и без лампадки перед ней, одобрительно сказал, обращаясь к стрелецкому десятнику:
— Ну вот, вижу, что добрый мастер избу срубил, а тараканы непременно свою артель приведут, это уж как водится на Руси! Икону и лампадку с собой возим, поместим Господа в жилой угол, и потолок высок, даже я макушкой до матицы не достаю, хотя бы и подпрыгнул.
Казаки посмеялись, Ортюха тут же скаламбурил:
— Не к лицу бабке девичьи пляски! Но ежели ты, Наум, плясать учнешь в избе вместе со скоморохами, так к счастью, воистину лба себе о притолоку не расколешь!
Скромно улыбаясь, Игнат Ворчило пояснил, что чужие скоморохи в новый город еще не заезживали, и своими доморощенными потешными людишками Самара не обзавелась.
— Не беда, Игнат! Вот ворочусь из похода, поставлю пищаль и бердыш в угол, саблю повешу на стенку, да и вспомню былые молодецкие годы, когда потешал московский люд на торгах, не страшась возможного гнева скорого на расправу царя Ивана Васильевича! Тот, сказывали московские купчишки, и сам не прочь иной раз скоморохом заделаться, отчего у многих бояр поджилки в ногах тряслись от страха!
Матвей вспомнил свое пребывание в Москве, посмеялся и на немой взгляд Марфы пояснил:
— Будучи у князя Ивана Петровича Шуйского в гостях, слышал его рассказ о таком скоморошестве покойного царя. Когда в тысяча пятьсот семьдесят первом году к нему прибыли послы крымского хана с требованием дани со всей русской земли, царь Иван Васильевич нарядился в сермягу, бусырь[40] да в драную баранью шубу. Так же повелел одеться и всем своим боярам. Когда крымские послы вошли в палату и стали вертеть головами, не понимая, куда они попали, царь объявил им такими словами: «Видишь же меня, посол, во что я одет и бояре мои? Так это по вине крымского царя! Это он мое царство выпленил и казну пожег, потому и дать мне вашему царю нечего!» — Крымский хан счел такой ответ оскорбительным и на следующий год привел под Москву сто двадцать тысяч крымско-турецкого да ногайского войска. Однако под Молодью поимел от русского войска крепкую битву и с позором, понеся изрядные потери, бежал в свой Крым! Вот как приходилось в иную пору скоморошничать даже царям!..
После некоторого молчания Томилка Адамов, почесывая сквозь черную бороду кадык, с хитринкой проговорил:
— Ты, Ортюха, пока казаковал, поди, все скоморошьи припевки позабыл, не так ли?
Есаул догадался, что Томилка просто хочет подтолкнуть его на какую-нибудь забаву, чтобы она осталась в памяти женщин после их скорого отъезда из Самары, потому и принял вызов, руками развел, прося всех отодвинуться к единственной лавке у стены напротив обмазанной глиной, но еще не побеленной печи, заломил баранью шапку с беличьей опушкой, подбоченился и, приплясывая, пошел по горнице, напевая давно сорванным на ярмарках голосом:
Ортюха остановился напротив смущенной княжны Зульфии, притопнул ногой, раскланялся перед ней и протянул снятую шапку, как бы прося подаяние:
— Выверни, мужик, карман, не будь болван, достань деньгу, пропить помогу, а не дашь деньги, так карман береги, запущу сам лапу, сниму лапти и шапку!
Марфа, Зульфия и Маняша от восторга захлопали в ладоши, а Игнат Ворчило, огладив рыжеватую бороду, от удивления даже головой покачал со словами:
— Воистину, не забыл ты, казак, былое ремесло! Как знать, может и вправду оно тебе еще сгодится к старости, когда Самара умножится посадским народом… Ну, казаки, обживайте избу, мне к службе в досмотр стен поспешать надобно. Ежели в чем какая нужда будет, — Игнат повернулся к Науму, — сыскать меня не трудно, я на постой иду к брату моему Роману. Он через три двора от вас избу себе поставил. Тако же покудова без женки с детишками, вдвоем и будем зимовать. Завсегда могу помочь, чем смогу. С богом, живите счастливо, — стрелецкий десятник откланялся и направился к двери. У порога его остановила Марфа приветливыми словами:
— Заходи и ты к нам в гости, Игнат. И еще — ежели вам с Романом постирать что-нибудь или сготовить повкуснее, так вы запросто, без стеснения, нам не в тягость будет сделать и вам что-то приятное, покудова вы без женок. Договорились?
Игнат со смущением поблагодарил Марфу, сказал, что со стиркой у них и в самом деле не очень-то хорошо получается, еще раз поклонился и ушел по делам службы.
Проводив владельца избы, Матвей облегченно вздохнул, обращаясь ко всем, сказал важным тоном:
— Нут-ка, хозяева, прикиньте, что да что надобно здесь соорудить, чтобы Марфуша, Зульфия да Маняша жили спокойно, детишек народили и чтоб было где им колыбельки к матице привесить!.. Знать бы точно, когда князь Григорий выпроводит нас из Самары, чтобы успеть хоть что-то по дому сделать! — подошел к Марфе и ласково обнял ее за плечи, потом приложил руку к ее животу, словно хотел узнать, скоро ли будущий казак начнет проситься на волю.
— Про обустройство не тужи, Матюша, — успокоил его Наум. — Что не успеете, я сам доделаю, не без рук вовсе, да и топором владею. Какой надо плотницкий инструмент куплю, альбо на время у кого-нибудь одолжу. На полу спать не будем. Наши мешки ногаи не перетряхивали, одеяла есть, теплая одежда есть, у каждого толстое рядно, чтобы подстелить на соломенные матрацы. Будем жить да Бога молить, чтобы вы возвратились счастливо из ратного похода на крымских татар.
— Господь не выдаст, крымский хан не съест, — пошутил Ортюха, тут же схватился за живот и скорчил рожицу: — Сто чертей тому хану в печенку, чтоб весело спалось! Вспомнил аспида и так есть захотелось, что кишки разболелись! Ой-ей-ей, спасайте, иначе скрючит меня хворь так, что и дюжина молодцев не выпрямят, растягивая за руки и за ноги, впору будет коней привязывать, как лихие татары делают!
Марфа засмеялась, поняла этот намек, пошутила:
— Надо же такому случиться, есаул! И трех часов не прошло, как отужинали, а тебя от голода крючит! Придется спасать, чтоб грех не лег на душу… Симеон, а ты куда засобирался? Оставайся, вместе поужинаем.
Стрелецкий голова, все это время молча наблюдавший при знакомстве казаков с Игнатом Ворчило, поднялся с лавки, повинился:
— Мои стрельцы в дозор ночью пойдут, надо самому все досмотреть — служба. А вам счастья на новом месте. И помните, что я всегда буду рядом, — поклонился женщинам, надел шапку и тихонько прикрыл за собой дверь.
— Казаки, покудова развязывайте мешки, а мы с Зульфией и Маняшей, пока жар в печи не погас, что-нибудь сготовим на скорую руку. И вправду, уже стемнело, пора и о ночлеге побеспокоиться… Тогда и узнаем, нет ли в этой избе домового? А ну как начнет шалить по темному времени, непрошенных жильцов на мороз выгонять!
Митяй, отвязывая саблю, воинственно клацнул клинком в ножнах, постращал нeжить:
— Пусть только вздумает дурить — изловим греховодника и башку снесем вместе с бородой… Ты о чем задумался, атаман Матвей? По твоему лицу какая-то беспокойная мысль мечется! Хорошо тому жить, у кого бабка ворожит! Скажи, может, сообща что и наворожим, ногаям в большую досаду!
— Да все, Митя, о службе государевой думками раскидываю. Вправду ли Боярская дума отпустила нам прежние вины, альбо затаила зло, в наших саблях нужду имея на опасных крымских рубежах? Ну, да не будем об этом голову ломать теперь, время придет и будет то, что Богу угодно. Так попы говорят нам, серым людишкам. А мы слушаем да своими умишками живем — хлеб жуем!
Ортюха и Томилка вытащили из больших мешков постельные принадлежности, и бывший скоморох, соглашаясь с атаманом, неожиданно сказал с безнадежным отчаянием, зная, что этого сделать невозможно:
— Эх, хотелось бы мне теперь пролезть под шапку князя Григория да выведать доподлинно все его мыслишки про нас? Не затевают ли бояре в той московской Думе каким-либо способом извести всех казаков по самые корни? Не оттого ли воевода злобствовал, что и атаман Барбоша на Самару не пришел?.. Ну да ништо-о, казак для воеводы, что колючий ерш для прожорливой щуки, поперек горла встанет! Не будем, казаки, раньше срока от удивления бровями дергать! Даст бог, все счастливо обойдется, без боярского злоехидства и пакости. Митяй, ты всех моложе, помоги женкам нарезать хлеба, скоро каша для прожевывания будет готова! Эх и наедимся на новом месте!
— Экая негаданная морока пришла на мою голову! — сокрушенно выговорил князь Григорий, когда в присутствии приказного дьяка Ивана Стрешнева прочитал присланную от государя царя и великого князя Федора Ивановича грамоту о немедленном задержании яицких атаманов под надежную стражу, которые объявлены виновными в новых нападениях на ногайские кочевые улусы Шиди-Ахмеда и побитие ногайского войска под Кош-Яиком.
— Ты смотри, дьяк Иван, какие угрозы сказывал хан Урус государеву посланцу Ивану Хлопову перед его отъездом в Москву? Об этих угрозах извещает меня государь, дабы быть нам в постоянном бережении от возможного ногайского нападения на город Самару. Вот что грозил хан Урус нашему царю в своем письме: «А казаки, де ныне в наши улусы ж украдом приходят беспрестанно, и то де знатно, што он, государь московский, не хочет в миру быть. И только де твой государь не похочет со мною в миру быти и казаков с Волги и с Яика не согнать, и я с ним стану воеватца и сложуся с крымским ханом за одни». В ответ посол Хлопов пояснял хану Урусу, что казаки государю великие ослушники, и он, государь, о том уже писал хану и звал сообща тех казаков ловить и вешать.
— Надо же, воевода князь Григорий Осипович! — отозвался приказной дьяк с таким видом ужаса на лице, словно это его велено ловить в степи и тут же вешать! — Но как нам теперь быть, ведь казаки, тут как тут, уже шесть ден как съехали из Самары к судовой пристани у зимовья? И как нам быть, ежели те воровские казаки уже в стругах и отплыли? Тогда
