Над Москвой то и дело раздавались раскаты первых майских гроз, но не менее грозными были раскаты назревающего бунта московской черни. Не опасаясь уже вездесущих послухов правителя Бориса Годунова и его родных братьев и дядьев, в торговых рядах открыто говорили и пересказывали друг другу дворцовые новости, которые вылетали из кремлевских ворот сквозь стиснутые зубы дьяков и подьячих Посольского приказа.
— Да нет, совсем это не боярские враки про Бориса Федоровича! Мне подьячий Филимошка сказывал, что еще по осени прошлого года правитель отсылал в город Прагу в австрийское царство своих послов!
— Так что же с того? Послам иного дела нет, как ездить в гости друг к дружке! Меды пьют да бумаги тьму изводят. Как говорится у нас: мешай дело с бездельем — проживешь век в веселье!
— Так Филимошка что сказывал? Будто посол Лука Новосильцев по уговору с правителем вел дело к тому, чтобы после скорой кончины царя Федора Ивановича царица Ирина, сестра правителя, вышла бы замуж за одного из братьев австрийского императора и по той свадьбе будет явлен народу аки царем московским! Вот!
— Ишь ты-ы! Нам в цари австрийского католика! Неужто в Москве не сыщутся князья с кровью великого князя Александра Ярославича, названного Невским? Хотя и те же князья Шуйские или Мстиславские?
— А еще сказывали, что в Боярскую думу от поляков привезли запрос, правда это, альбо лжа какая, будто московские бояре обговаривали сватовство царицы Ирины Федоровны с братом австрийского цезаря? Стало быть, и в Польше этот слушок слышали!
— И что же наши умные бояре на тот спрос сказывали? Неужто вправду при живом-то царе Федоре Ивановиче такие дела затеяли? Ишь ты, лихоманка их задери! Деда болячка крючит, а баба ногами от смеха сучит! Так и у нашего правителя получается! Царь еще жив, а он сестрице жениха заморского ищет! Так чтo, сознался Борис?
— Как же — сознается! Да какой тать кричать примется: «Вот, дескать, я! Имайте меня да на дыбу правежную волоките!» Сказывал думный подьячий Антошка, будто отпирался правитель Борис, что все это лжа злодейская. И еще будто правитель кричал в Думе, что он ставит в великое удивление такие речи, а кто такие слова о нем сказывает, тот злодей и изменник!
— Да-да, и мне ведомо стало от свата моего, что в стременных стрельцах при карауле состоит, будто им, стрельцам, от думских писчиков знамо стало, что князь Андрей Иванович Шуйский подрался с правителем Борисом Годуновым, их бояре едва растащили, так зело хватко вцепились друг дружке в бороды! Хотя по мне боярских бород вовсе не жалко, лишь бы наши волосья не принялись сообща трепать!
— А нешто зря монах Иеремия из Троице-Сергиева монастыря прошлой неделей у меня воску три пуда на свечи брал? И похвалялся при этом, что денег у их игумена теперь много, потому как правитель Борис Федорович в начале зимы пожертвовал их монастырю тысячу рублей на всякие нужды!
— Надо же? Такие деньжищи отвалил при ведомой всем скупости! Ныне добрый бык стоит чуть менее рубля, а овца — три копейки! С чего бы такая милость к монастырю, как мыслишь, Кузьма?
— Знамо дело — нужны правителю крепкие стены! Случись какому бунту быть, да в том монастыре можно сесть в долгую осаду даже при малой ратной силе при себе! Умен правитель, далеко вперед глядит, как хитрый лис загодя тайную лазею из норы роет ради спасения!
— Истинно сказываешь, друг Кузьма! Не из страха ли такого бунта монахи кремлевского Чудова монастыря днями в большом количестве скупали ратные припасы? Статься может, что и они готовятся к бунту московской черни?
— Да как же нам, братцы, не бунтовать? При великом князе Василии Ивановиче, в год его венчания с Соломонией Сабуровой, по всей Руси с сохи брали в государеву казну всего пять рублей, а ныне под сто рублей тот налог — будто опара в кади! — всплыл вверх! А каково мужикам на барщине? Да и оброки с подушных пахарей стали непомерными!
— Видит бог, мужи московские, что надобно и нам, под стать монастырской братии, запасаться ратными припасами! Чтобы опосля не хватать впопыхах голую жердь да оглоблю! Ахти нам, сирым, чует мой носище, со дня на день ждать над Москвой большого пожара — дымом откуда-то потянуло некстати!
Матвей Мещеряк вздрогнул, когда в толпе народа у торгового ряда с оружием чья-то сильная рука неожиданно легла ему на плечо. Атаман резко обернулся — Тихон улыбнулся столь радушно, что стало его щекастое лицо весьма схоже с пухлым блином на Масленицу, но голубые глаза были строгими, отчего Матвей сразу смекнул, что в государевых палатах что-то случилось, и совсем недавно.
— Это ты-ы? Слава богу, а я уж подумал было, не ярыжки ли из пытошной надумали лапать меня — рука к ножу потянулась сама по себе… — Матвей заметил сразу, что Тихон оделся для встречи с ним в чистый, но простенький кафтан простолюдина, пытался пошутить, что в таком наряде ни одна приличная девица на него и глазом не глянет, но сдержался, а голос невольно выдал вспыхнувшее в душе волнение. Да и было отчего волноваться. Совсем недавно дьяк Ларион через подьячего известил атамана, что Борис Годунов с согласия Боярской думы принял решение спешно готовить новое войско для похода в Сибирь, чтобы оказать помощь зимовавшему в небольшом Обском городке воеводе Мансурову. Войско должны были возглавить воеводы Василий Сукин и Иван Мясной. В этот большой отряд были включены и бывшие казаки атамана Ермака, причем Иван Черкас в думском указе был поименован в чине головы.
— Отойдем, атаман, на просторное место, надо потолковать ухо в ухо! А тут народу столпилось, что вшей в мужичьем полушубке!
— Неужто день роковой грянул? — насторожившись, спросил Матвей, когда они выбрались из шумной толпы торгующих и покупающих и пошли неспешно к Лобному месту, откуда зеваки уже расходились после очередного битья батогами по чьей-то исхудалой ребристой спине. Оголенного по пояс мужика с лысой головой за руки с двух сторон утащили к возу с соломой два рослых отрока, а заплаканная баба мокрой белой холстиной накрыла спину пострадавшего — через холстину тут же проступили красные кровавые полосы.
— Дай бог, чтобы выжил несчастный Афонька! Вишь ты, сворованного гуся съесть не дали, а батогами употчевали досытушки, — сожалеючи проговорил один из зевак, проходя мимо Матвея и Тихона. И не понять было, сожалели о том, что Афоньку выпороли, или о том, что не дали хотя бы уворованного гуся съесть и лечь под батоги с полным животом.
Тихон оглянулся вокруг, чтобы убедиться в отсутствии поблизости подозрительных людишек, доверительно сообщил, сделав улыбчивое лицо строгим, отчего у рта обозначились две глубокие складки, а русые брови сошлись к плоскому переносью.
— Ныне поутру скончался старейший боярин Никита Романович Юрьев. Он и без того давно, с осени, был не у правящих дел, единожды враз лишился речи и рассудка. Злые языки поговаривали — и должно не мимо! — о том, что боярина Никиту околдовали! Боярин Иван Федорович Мстиславский сослан в Кириллов монастырь на Белоозеро. Правитель Борис Годунов обвинил его перед царем Федором Ивановичем в том, что он вкупе с митрополитом Дионисием добивался развода царя с неплодной царицей Ириной. А царь ей во всем послушен и развода не хочет. Вскоре же слух был, что князя Ивана Федоровича отравили. Теперь князь Иван Петрович Шуйский остался один из регентов супротив правителя Годунова. Завтра на Москве надобно ждать волнения торгового и посадского люда, как только до них дойдет слух о том, что и боярина Никиту Романовича отравили присыльщики от Годунова!
Матвей Мещеряк понимающе кивнул головой, пересиливая невольное душевное волнение, — не избежать казакам встревать в московскую смуту! — спросил как можно тише, так что доверенному князей Шуйских пришлось и в самом деле пригнуть голову к голове атамана:
— Так что делать нам? Уже есть повеление начать сборы, чтобы вместе с воеводами идти на стругах из Москвы в Нижний Новгород и далее по Каме-реке вверх, а потом и через Каменный Пояс в Сибирь.
— Ежели завтра поднимется московский черный люд, тебе, атаман, надо будет со своими казаками переодеться в простолюдинов, но с оружием под кафтанами. Постарайтесь протолкнуться к Грановитой палате возможно ближе и по знаку князя Ивана Петровича или Андрея Ивановича ворвитесь первыми в царские палаты. За вами, словно волчья стая за вожаком, ворвутся московские посадские и торговые мужи. Кричите, чтобы государь Федор Иванович выдал народу правителя головой, а его сородичей сослал бы в дальнюю ссылку.
— Но как нам одеться в кафтаны простолюдинов, когда на нас короткополые казацкие кафтаны. Под ними саблю не скроешь, разве что только нож или кинжал за пазуху сунуть! — задал резонный вопрос Матвей. — А с этим оружием против царских стрельцов в драку не кинешься — себе накладнее выйдет!
Тихон, продолжая неспешно шагать рядом, обходя Лобное место, незаметно протянул атаману увесистую черного бархата кису, которую Матвей принял и сунул за пазуху, чувствуя, как она тяжело надавила на пояс вокруг кафтана.
— В кисе серебро, купите просторные мужицкие кафтаны, чтобы надеть их поверх кольчуг — мало ли какая потасовка может случиться, вплоть до поножовщины. А будут купцы интерес иметь, зачем вам мужицкие суконные кафтаны, так сказывайте, что днями уходите вместе с воеводой Василием Сукиным в Сибирь, так кафтаны будут в самый раз от тамошних морозов. Остальное серебро раздай казакам за службу, а ежели удастся убрать правителя Годунова от престола царского, то от князей будет вам и еще милость большая.
— Нам бы указ от царя Федора Ивановича о государевой милости к нам и о снятии всяких вин, которые наложили на нас за побитие ногайского посольства. В том указе восемьдесят первого года положили на казаков вину и за разорение ногайского стольного городка Сарайчика, велено было объявить казаков ворами, ловить их, а поймав, вешать! Хотя от Думы были к нам гонцы с просьбой утишить ногайских разбойников за их постоянные набеги.
— Без сомнения, атаман! Князь Иван Петрович исхлопочет у царя указ о помиловании казаков, в том имейте полную веру.
— Добро, Тихон, пущай князь Иван Петрович имеет на нас твердую надежду. Нужда будет — достанем сабли, помстим правителю за безвинно загубленные казацкие и стрелецкие души!
— Тогда до скорой смуты, — улыбнулся Тихон, с облегчением вздохнул. — Ступай к своим, атаман. Дело к обеду, а вам еще кафтаны на себя примерять! И без того вокруг Лобного места два раза обошли, будто примеряясь, с какого боку всходить на окровавленный помост. Бр-р. — Тихон передернул крутыми плечами, страшась собственной шутки, кивнул головой и быстро ушел, затерявшись в толпе москвичей.
Казаки встретили в их постоянный дом возвратившегося атамана с нетерпением. Не называя имен, Матвей объявил соратникам, что есть возможность помстить московским боярам за то, что в трудный час для Руси казаки, не жалея своих голов, обуздали ногайских набеглых разбойников, а Боярская дума, в угоду ногайскому хану Урусу, казнила казацких посланцев, которые привезли в Москву пленных ногайских ратников, пойманных на Волге с русскими невольниками, угоняемыми в рабство.
Тимоха Приемыш тяжело завозился на лавке, которая скрипела под его тяжестью.
— Говори, атаман, что делать надо? Скажешь — так и на Кремль боем полезем, как лезли на Кашлык, на Саусканский мыс и на Бегишев городок! Не впервой, да и не в последний раз!
— Не вскипай, Тимоха! — остудил горячего есаула атаман. — Кремля нашей сотней не осилить, там стрельцов с две тысячи человек стоят недреманно, бердышами в окрошку изрубят!
— Употеют квас из погребов таскать кувшинами для той окрошки! — буркнул Ортюха Болдырев, выбранный казаками после Вагая в есаулы, как и Тимоха Приемыш. — Но атаман Матвей прав, казаки, не резон нам в открытую саблями на стрельцов замахиваться, их вины в гибели наших казаков нет, и не они указом объявляли нас ворами, требуя нашей смерти! Вот ежели люд московский подымется, тогда и кремлевские стрельцы им не помеха, примнут к стенам, аки половодье плавучий мусор сносит к плетню.
— Уговоримся так, братцы казаки, чтоб без моего слова в драку не кидаться, кто бы и как вас не тузил в толпе кулаками по бокам, искушая пустить в ход сабли.
— Ну а зуботычиной можно употчевать, ежели кто уж слишком нахально тыкать в бока будет? Чай и мои ребра не понапрасну мне от бога дадены, чтоб всякий охочий их зазря гнул! — со смехом уточнил у атамана Тимоха.
— Зуботычиной одарить охальника можно, — согласился Матвей и добавил: — Дела боярские темны извечно, а нам наши головы еще сгодятся шапки носить по морозу, чтобы моль их в сундуках не изъела. А теперь раздайте казакам серебро, чтоб купили себе кафтаны да шапки, какие московские людишки носят, суконные, без нашего сибирского меха. Ну, братцы, пошли по торговым рядам деньгой трясти!
Есаулы переглянулись между собой, атаман заметил их нерешительность и, надевая шапку и заправляя длинные темно-русые волосы с виска за уши, поинтересовался:
— Что-то еще есть на уме? Сказывай, Ортюха!
