Обыкновенно я отправлялся на Птичий остров в сопровождении моего верного пса Яхурбета.

Столкнешь легкую морскую шлюпку, поставишь на нее мачту и парус, посадишь пса, положишь ружье, фотографический аппарат и припасы, оттолкнешься от берега, и уже попутный ветерок несет тебя, слабо колыхая по волнам.

Отъедешь версту, две, войдешь в широкий залив острова и уже тут, на воде, первые вестники этого острова — белогрудые, плотные гагарки. Чем дальше, тем больше встречаются они группами, — и не боятся редкого здесь человека, а спокойно плавают тут же, почти у самого борта, с любопытством вытягивая свою короткую с острым носом головку.

Хлопнешь, бывало, в ладоши, они даже не шелохнутся, крикнешь им — „берегись“, — они только торопливо отплывут сажень от носа лодки и снова спокойно закачаются на волнах, снова заныряют в прозрачной чистой воде.

Но вот и остров показался вдали на просторе синего моря, вот и ясно уже доносятся тысячи птичьих голосов. Громадная, расколотая поперек, высокая, сажен в десять, скала; внизу, во впадинах, еще лежат невытаявшие льдины, и весь остров, исключая зеленой вершины, весь обрыв его, скала еще издали белеют белобрюхими гагарками, которые то снимаются тучами и падают на тихую воду, то поднимаются и садятся на эту скалу.

Еще немного пути, и мы уже совсем окружены птицами. Еще немного времени, и в воздухе уже слышны только одни их голоса. Громкие, зычные голоса, которыми они созывают друг друга. Но голосов острова еще плохо слышно: слышно только, как порою доносится гул, словно, действительно, там собралась масса народа, как на торжище.

Но вот, там, с острова, завидели приближающегося человека, и видно уже, как летят к нам белые клуши, и слышен зычный крик морской чайки, которым она так отличается в тысяче птичьих голосов, и птицы тучами поднимаются в воздухе и снова садятся на остров.

Теперь над нами кружится десяток белых клуш, — они встревожены, что завидели в лодке собаку, и то падают стремглав вниз, готовые ее задеть крылом, то снова поднимаются и кружатся над самой лодкой, свистя и размахивая в воздухе громадными своими крыльями.

Но вот и самый Птичий остров с его миллионным птичьим населением. Темные скалы покрыты сплошь птицами, с их выступов, с каждого камешка на нас смотрят тысячи черных глазков. Видимо, птицы немного встревожены нами, но еще не летят, словно дожидаются чего-го.

Я салютую им выстрелом штуцера, и они, как туча, проносятся над моей головой со свистом крыльев, а между тем, на скалах будто их и не убыло, так много тут этой шумной, говорливой птицы.

Это самое красивое зрелище: в первую минуту вы видите, будто к вам сыплется сверху скала, вы слышите беспрерывный шум крыльев; но вот птица, испуганная вашим выстрелом, снова уже садится, снова кричит, гагает, как бы приветствуя вас громким, неумолкаемым криком.

Вы невольно останавливаете бег шлюпки и засматриваетесь на эту скалу.

Она точно живая, эта скала птиц, вы почти не видите ее черного камня; и издали, и вблизи она белая от массы видимых вам белых брюшков птиц, которые сидят тут на каждом выступе, прижавшись грудью к белым камням, и гогочут.

Но самый верх скалы занят хозяевами этого острова, — морскими чайками. Белые фигуры их со сложенными красиво крыльями, словно часовые, сторожат свою гору.

Мы плывем дальше и доплываем до края этого небольшого острова, который оканчивается красивой сквозною пещерой.

Это самое оживленное и красивое место птичьего базара, и я всегда любил проплывать в эти водяные ворота, в которых в тихое время как-то сразу замолкал шум голосов птиц, чтобы через минуту снова оглушить вас своим шумом.

Возле этой красивой скалы я всегда приставал.

Вот и самый Птичий остров, царство птиц.

На верху — ровная, покатая по бокам, зеленая равнина покрытая травой. По этому газону всюду цветочки маргариток, и глаз невольно останавливается на этом милом скромном украшении. Цветочки мака, низенькие здесь, как вся растительность на этом полярном острове, красиво оттеняют каждый камешек, под защитой которого они укрылись, под пригревом которого они тут выросли.

Но не успели вы сделать несколько шагов по этой зеленой площадке острова, как словно из-под земли, вылетело несколько пугливых птиц.

Но это уже не те, что мы видели на обрыве острова, это новоземельские гаги. Вы замедляете шаги, всматриваетесь дальше и с трудом различаете сидящих на яйцах самок, которые искусно создали себе низкие теплые гнезда и искусно скрыли свою пестренькую, словно мох, окраску. Шаг, два, и вы почти под ногами видите эту птицу, которая слилась почти с зеленоватым мхом. Но одно неосторожное движение, и птица уже побежала; один неосторожный жест, и она уже в воздухе, и перед вами только ее гнездо, в котором она спрятала в мягкий, нежный пух свои яйца или пушистого серенького птенца.

Собака давно уже на стойке, но я не обращаю на нее внимания; когда же она горит желанием схватить прижавшегося детеныша, я ее строго окликаю, и виноватый пес невольно поджимает хвост и отходит в сторону, чтобы снова наткнуться на другую птицу.

Но охота решительно сегодня не удается моей собаке, ее беспокоят чайки, и она с тоскою посматривает на эту докучливую птицу, которая вот-вот готова опуститься совсем и впиться в ее мохнатую спину.

Но мне не хочется следить за собакой: во мне невольно загорается любопытство, и я опускаюсь у первого же замеченного во мху гнезда гаги, которая только что взмахнула и отлетела не больше как на сажень от гнезда.

Гнездо спрятано от глаз в небольшом углублении и искусно убрано мхом, водорослями и покрыто серым пером и пухом.

Этот пух и перья птица выдергивает из своего брюшка, и ее голубовато-зеленоватые, слегка крапленные яйца красиво лежат в этом сером, пушистом одеяльце, которое предохраняет их от холода.

Вы трогаете осторожно одно яичко и чувствуете еще теплоту только что улетевшей птицы. Их четыре в этом гнездышке, но птенцов, вероятно, выйдет меньше, потому что у этой птицы много кругом врагов. Вы видите, как на пустые гнезда опускаются, только и дожидающиеся этого момента, чайки, схватывают яйца, уносят их и тут же перед вашими глазами долбят и выпивают их.

Это возмущает вас, как охотника, вы невольно делаете выстрел, и пара больших хищников со свистом падает на землю, сзывая своим падением массу других подобных хищников, которые поднимают страшный крик над вашей жертвой.

Но теперь они уж осторожнее, эти прозванные норвежцами „бургомистры“, и, боясь огня, выше поднимаются над вами в воздухе и не смеют опуститься близко.

Но гаги, словно не слышали выстрелов, и спокойно продолжают сидеть почти под самыми вашими ногами.

Вы идете дальше по острову и сворачиваете, наконец, к его высокому обрыву. Перед вами чудное, тихое, едва волнующееся сегодня море. Дальний горизонт почти слился в прозрачном воздухе, и только видно, как колышется там что-то, не то волны моря после зыби, не то волны прозрачного текущего над морем теплого воздуха.

Но шум голосов под вашими ногами сразу привлекает ваше внимание, и вам кажется, что вы вошли в обширное зало, полное публикой.

Там, внизу, под ногами, на темных камнях — целое море гагарок, по выступу целые их тысячи, и вы невольно заглядываетесь на них, садитесь на первый свободный выступ и смотрите на эту своеобразную, шумную жизнь птиц.

Боже, сколько их тут вот под самыми вашими ногами, и какие они красивые, какие они милые, смирные, ручные, со своими сизыми спинками и головами, со своими черными острыми клювами и любопытными смелыми глазами, которыми они смотрят на вас, словно чего-то от вас ждут, и, видя, что вы не сделаете им вреда, сразу успокаиваются и замолкают.

Вы вглядываетесь в них и замечаете, что почти у каждой из них между лапками по крупному, спрятанному наполовину в пух, прижатому к теплой скале, яичку. И вы видите, как они берут его, как нежно