мысли явно гораздо меньше, чем доступность спасательного жилета и его очевидная неэффективность. Кейт была уверена, что, если двигатель откажет, вертолет камнем рухнет на землю.

А Дэлглиш во время этой шумной паузы между вызовом и прибытием на остров выбросил из головы служебные проблемы и задумался о своих личных делах, о постоянно мучивших его опасениях.

Когда впервые он признался в любви Эмме Лавенэм, он сделал это не устно, а написав ей письмо. Не было ли это проявлением трусости, боязни увидеть отказ в ее глазах? Но отказа не последовало. Время, которое они проводили вместе, которое ухитрялись вырвать друг для друга из своей раздельной и сверхзанятой жизни, давало им обостренное ощущение полного и почти пугающего счастья: сила взаимной страсти, физическая близость, не омраченная никакими комплексами; тщательно спланированные вечера вдвоем — походы в ресторан, в театр, в музей или на концерт, когда компания других знакомых не только не нужна, но и нежелательна; простая еда у него дома, узкий балкон, где они часто стоят вместе, с бокалами в руках, а в пятидесяти футах под ними бьются о стену волны Темзы; долгие разговоры… и молчание, которое гораздо больше, чем простое отсутствие слов. Конец этой недели они собирались провести вместе. Но это далеко не первое разочарование, не первый случай, когда его работа потребовала отбросить все остальное. Оба уже привыкли к таким неудачам: они лишь обостряли радостное торжество их следующей встречи.

Однако он сознавал, что жизнь вместе только по выходным дням — вовсе не совместная жизнь, и его одолевал невысказанный страх, что Эмме этого достаточно. В своем письме он совершенно ясно говорил о браке, а не о любовной связи. Ему казалось, что она приняла его предложение, но разговора о браке после этого между ними так и не было. Он пытался объяснить самому себе, почему это ему так важно. Что это — страх ее потерять? Но если их любовь не может выжить без законного оформления взаимных обязательств, есть ли у такой любви будущее? Какое право он имеет связывать Эмму обязательствами? Он не отваживался заговорить о браке, извиняя свою трусость мыслью о том, что назначить дату — ее прерогатива. Но он хорошо представлял себе ответ, которого так боялся: «Ну, дорогой, что за спешка? Неужели нужно сейчас это решать? Мы же с тобой и так вполне счастливы, правда ведь?»

Дэлглиш заставил себя вернуться мыслями в настоящее и, глянув вниз, пережил знакомую иллюзию: городской пейзаж вздыбился, поднимаясь навстречу вертолету. Они очень мягко сели на вертодроме Ньюки и, когда лопасти винта замерли, отстегнули ремни в надежде, что из-за задержки им всем удастся несколько минут передохнуть и размять ноги. Надежда оказалась напрасной. Почти тотчас же из зала ожидания появилась доктор Гленистер и энергично зашагала к вертолету. Через плечо у нее висела сумка, в руке она несла коричневый кожаный саквояж. Ее черные брюки были заправлены в высокие кожаные сапоги, жакет из твида сидел ловко, плотно облегая фигуру. Когда она подошла ближе и подняла голову, Дэлглиш увидел бледное, с тонкими чертами, изящной лепки лицо, почти скрытое под черной широкополой шляпой, с некоторым кокетством надетой чуть набекрень. Она поднялась на борт, отвергнув попытку Бентона-Смита помочь ей с вещами, и Дэлглиш познакомил ее со спутниками.

Она сразу же обратилась к пилоту:

— Избавьте меня от болтовни про правила безопасности. Я, кажется, всю жизнь провожу в этих штуковинах и скорее всего в какой-нибудь из них и умру.

У нее был замечательный голос, один из самых красивых голосов, какие Дэлглишу приходилось слышать. Такой голос — мощное оружие, когда судмедэксперт дает показания в суде. Нередко, когда ему приходилось присутствовать на судебных заседаниях, он с интересом следил за выражением лиц присяжных, обольщенных красотой человеческого голоса и ошеломленно соглашающихся принять решение, которого не собирались принимать. Разнообразные отрывки не связанных меж собой сведений о докторе Гленистер, сами собой доходившие до Адама в течение многих лет — по большей части в тех случаях, когда она становилась героиней особенно громких расследований, — были интригующими и на удивление подробными. Она была замужем за государственным служащим, занимавшим весьма высокий пост. Прошло уже много лет с тек пор, как он ушел в отставку, получив в утешение все надлежащие почести и награды. Затем он некоторое время занимал весьма выгодную должность неправительственного директора какой-то компании в Сити, а теперь проводил свои дни, плавая на яхте «Оруэлл» и наблюдая жизнь птиц. Жена не приняла его имени и никогда не использовала его титул. Да и зачем ей было бы это делать, по правде говоря? Однако тот факт, что их брак дал жизнь четырем сыновьям, каждый из которых сейчас вполне успешен в своей сфере деятельности, позволял предположить, что в этом считавшемся полураздельным браке все-таки бывали моменты близости.

У доктора Гленистер была общая с Дэлглишем черта: хотя изданная ею работа по судебной патологоанатомии была широко востребована, она никогда не разрешала помещать свою фотографию на обложке книги, никогда не принимала участия в рекламных мероприятиях. Дэлглиш тоже, поначалу — к великому огорчению своих издателей. Руководители издательства «Герн и Иллингворт», справедливые, но строгие во всем, что касалось авторских договоров, и сугубо практичные во всем, что касалось бизнеса, в других вопросах были обезоруживающе наивны и не от мира сего. Свой ответ на настояния издателей, требовавших от него фотографий, участия во встречах с читателями, подписания книг, чтения стихов и других публичных выступлений, Дэлглиш считал результатом осенившего его вдохновения. Он тогда сказал, что такая деятельность не только поставит под угрозу его работу в Скотланд-Ярде, но может сделать его мишенью для тех, кто стремится ему отомстить, то есть для убийц, аресту которых он способствовал и самые известные из которых должны вскоре быть досрочно-условно освобождены. Издатели согласно, с понимающим видом покивали головами и никогда больше не заводили об этом речи.

Они летели в полном молчании: грохот двигателей и краткость путешествия избавляли их от необходимости искать повод для беседы. Прошло всего несколько минут, а они уже видели внизу морщинистую синеву Бристольского залива, и почти тотчас же под ними появился остров Кум, совершенно неожиданно, словно только что возник из вод морских — многоцветный и четко очерченный, как на цветной фотографии; его серебристые скалы башнями поднимались из белой пены разбивающихся об утесы волн. Дэлглишу подумалось, что невозможно смотреть на прибрежный остров с воздуха без того, чтобы у человека не захватывало дух. Омытый осенним солнечным светом, под ними простирался отстраненный водной гладью, совершенно иной мир, обманчиво спокойный и возрождающий мальчишеские воспоминания о книжных тайнах, волнениях и опасностях. Любой остров для ребенка — это остров сокровищ. Даже в уме взрослого Кум, как всякий небольшой островок, рождал парадоксальный образ: его спокойная уединенность контрастировала с дремлющей мощью моря, которое и охраняло, и грозило нарушить этот самодостаточный и такой соблазнительный покой.

Дэлглиш повернулся к доктору Гленистер:

— Вы когда-нибудь уже бывали здесь, на острове?

— Нет, никогда, хотя кое-что о нем мне известно. Посещение острова посторонним запрещено, кроме тех случаев, когда такое посещение — настоятельная необходимость. На северо-западном окончании острова имеется современный автоматический маяк, а это означает, что Тринити-Хаус, организация, отвечающая за работу маяков, должна время от времени посылать своих служащих на Кум. Наш визит сюда станет одной из самых нежелательных необходимостей.

Пока вертолет снижался, Дэлглиш старался запечатлеть в уме наиболее важные характерные черты островного ландшафта. Если окажется, что важно будет знать точные расстояния, им, разумеется, предоставят карту острова, но сейчас у Адама была прекрасная возможность познакомиться с его топографией. Остров протянулся почти точно с северо- востока на юго-запад, отстоял от материка миль на двенадцать, а его восточная сторона была слегка вогнута. На острове высилось только одно большое здание, оно господствовало над юго-западным окончанием Кума. Кум-Хаус, как любое крупное здание, видимое с воздуха, своей абсолютной, упорядоченной гармонией походил на макет архитектора. Это было довольно необычное каменное сооружение с двумя крыльями и массивной центральной башней, столь похожее на крепость, что отсутствие на нем башенок и бойниц казалось результатом забывчивости строителя. На фасаде, обращенном к морю, сверкали на солнце четыре высоких, закругленных сверху окна, а позади виднелись параллельно стоящие строения, по виду напоминающие конюшни, преобразованные в жилые корпуса. За ними, ярдах в пятидесяти, виднелась посадочная площадка для вертолетов, с посадочным знаком в виде креста. На выступе скалы, к западу от дома, стоял маяк: его элегантный, крашенный белой краской обелиск венчал алый фонарь.

Дэлглишу удалось проговорить так, что пилот расслышал его слова:

— Вы не могли бы сделать круг как можно ниже над островом, прежде чем мы сядем? Мне нужен его общий вид.

Пилот кивнул. Вертолет поднялся выше, повернул в сторону от главного здания, а затем снова снизился и затарахтел над северо-восточной береговой линией Кума. На острове располагались восемь коттеджей, неравномерно отстоящие друг от друга: четыре на скалах северо-западной стороны, и четыре — на юго-восточной. Центральную часть острова занимала многоцветная растительность, в основном кустарники и кое-где рощицы худосочных деревьев, меж которыми шли тропинки, едва заметные, словно следы диких животных. Остров и в самом деле выглядел нетронутым — ни пляжей, ни отступающей от берега полосы кружевной пены. Скалы казались более внушительными на северо-западе, где иззубренные утесы чередой уходили в море и, словно обломки зубов, выступали из беснующихся вокруг них волн. Дэлглиш заметил, что вдоль всей южной части острова идет низкая и более узкая скальная полоса, лишь в одном месте прерванная входом в гавань. Глядя вниз, на узкий залив и аккуратную пристань кукольного городка, трудно было представить себе мучительный страх захваченных в рабство людей, которых когда-то высаживали на этот берег ужаса.

Но вот внизу появились первые признаки жизни. Коренастый темноволосый человек в рыбацких сапогах и вязаной водолазке вышел из коттеджа у пристани. Он с минуту постоял у двери, прикрывая глаза козырьком ладони и глядя вверх, на вертолет, а затем с обескураживающим безразличием к прибытию полиции быстро повернулся и снова ушел в дом.

Других признаков жизни они не видели, но когда круг над островом был завершен и вертолет завис над посадочным знаком, из большого дома появились три человека и направились им навстречу, шагая четко, словно солдаты на параде. Те двое, что шли впереди, казались одетыми более строго, чем, по-видимому, было принято на острове, — воротнички сорочек выглядели безупречно, галстуки тщательно вывязаны. «Неужели переоделись к моему приезду?» — подумал Дэлглиш. Вероятно, это тщательное соблюдение приличий должно было ненавязчиво дать ему понять, что его официально приветствуют с прибытием не на место преступления, а в дом, где скорбят по умершему. Кроме этих трех мужчин, никого кругом не было видно. Задняя сторона большого дома за их спинами была незамысловата и выходила в широкий, вымощенный каменными плитами двор, по сторонам которого параллельно друг другу выстроились каретные сараи: судя по занавесям на окнах, переоборудованные в жилые помещения.

Пригибаясь под замедляющими ход лопастями, Дэлглиш и его спутники направились к группе ожидавших их мужчин. Было совершенно очевидно, кто в этой группе главный. Он выступил вперед.

— Коммандер Дэлглиш, я — Руперт Мэйкрофт, здешний ответственный секретарь. Это мой коллега и постоянно живущий здесь врач — Гай Стейвли, а это — Дэн Пэджетт. — Он на миг замолчал, словно колеблясь, как охарактеризовать Пэджетта. Потом добавил: — Он позаботится о ваших вещах.

Пэджетт был длинный и тощий молодой человек, с лицом неожиданно бледным для островного жителя; коротко остриженные волосы не скрывали очертаний слегка удлиненного куполообразного черепа. На парне были синие джинсы и белая тенниска. Несмотря на внешнюю хрупкость, мышцы на его длинных руках казались крепкими, ладони были крупные. Он кивнул в знак приветствия, но не произнес ни слова.

Дэлглиш представил своих спутников; все, как принято, обменялись рукопожатиями. Профессор Гленистер решительно отказалась расстаться со своими вещами. Дэлглиш и Кейт оставили себе свои следственные чемоданчики, а остальной багаж Пэджетт легко вскинул на плечи, взял в руку чемодан Бентона и направился к ожидавшей их автотележке. Мэйкрофт сделал рукой жест в сторону дома, явно приглашая всех последовать за собой, но его голос потонул в возобновившемся тарахтении вертолета. Они смотрели, как он медленно взлетает, делает над ними круг, по-видимому, в качестве прощального жеста, и поворачивает прочь, летя уже над морем.

— Я так понимаю, что вы прежде всего захотите пройти к мертвому телу? — спросил Мэйкрофт.

— Я хотела бы завершить обследование до того, как коммандер Дэлглиш услышит что бы то ни было об обстоятельствах этой смерти, — сказала доктор Гленистер. — Труп переместили?

— В один из наших двух изоляторов. Надеюсь, мы не сделали ничего плохого. Мы его сняли, и нам показалось, что как-то… ну… бесчеловечно оставить его одного там, у подножия маяка, если даже укрыть его простыней. Казалось, что совершенно естественно будет положить его на носилки и принести в дом. Веревку мы оставили в башне маяка.

— Без охраны? — спросил Дэлглиш. — Я хотел спросить, маяк запирается?

— Нет. Не запирается, у нас теперь нет ключа. Был один, когда маяк отреставрировали — во всяком случае, мне говорили, что был, — но уже много лет никто не знает, где он. Всегда считалось, что нет никакой необходимости башню запирать. Детей на острове нет, случайных посетителей мы сюда не допускаем, так что нет причины держать маяк запертым. Внутри есть засов. Гость острова, который заплатил за реставрацию — он был энтузиастом, любителем маяков, — обычно сидел на площадке под фонарем, зная, что его никто не побеспокоит. Мы так и не собрались снять этот засов, но я сомневаюсь, чтобы им вообще кто-то пользовался.