Он показал на восток. Там тоже виднелись солдаты.

– Все село оцеплено! – сказал встревоженно санитар. – Кругом все село. Щось неладное я чую, сестрицы.

– Что неладное?

– Да я сам нияк не пойму. Только зря мы сюда затесались. Вовсе зря!

Санитар оказался прав. Мы въехали в безлюдную деревню. У околицы стояла пустая двуколка Красного Креста из незнакомого летучего отряда. От возницы этой двуколки мы узнали ошеломляющее известие, что мы – в западне.

В деревне была черная оспа. Вокруг шла армия и валили по дорогам, застревая на время около попутных сел, тысячи беженцев. Оспа могла переброситься в армию. Поэтому было приказано направить в деревню летучий санитарный отряд, деревню оцепить и никого из нее не выпускать. По каждому, кто попытается уйти из деревни, было приказано открывать огонь.

Офицер, остановивший нас на шоссе, ничего не сказал о черной оспе.

Первое чувство, которое мы испытали, было возмущение. Не тем, что нас поймали в ловушку, а тем, что заманили в деревню обманом, тогда как никто, конечно, не отказался бы добровольно работать на оспе.

– Непроходимая глупость, – сказала раздраженно Леля. – Если бы нас не обманывали, мы бы захватили все, что нужно для оспы. А сейчас у нас ничего нет. Даже вакцины!

– Да еще неизвестно, дурость тут или нет, – заметил возница.

– Ты что это городишь? – рассердилась сестра в золотых очках, Вера Севастьяновна.

– А бис их знает, – пробормотал возница. – У начальства на все есть своя думка. Начальство всегда дуже хитрое.

В хатах останавливаться было нельзя – всюду лежали больные. Только один пустой стодол стоял на выгоне. Там разместилась чужая летучка. Мы перенесли в стодол свои медикаменты и вещи.

В чужой летучке работали врач, сестра и два санитара.

Мы застали в стодоле только сестру – безбровое существо с надутым лицом. Трудно было добиться от нее хотя бы нескольких слов.

– Ну и летучка, матери ее черт! – говорили наши санитары. – Прямо погребальное братство!

Мы распаковали в стодоле медикаменты. Пришел врач из летучки. Это был еще не старый, но обрюзгший, заросший черной щетиной человек с заплывшими глазами.

– Здравствуйте пожалуйста! – сказал он, увидев нас. Казалось, он был неприятно поражен этой встречей. – Вы имеете понятие, куда вы попали?

– На черную оспу, – ответил я.

– Вот именно! А вы знаете, что такое черная оспа, молодой человек? Вы ее видели своими глазами?

– Нет, не видел.

– Честь имею вас поздравить со днем ваших именин! У вас есть вакцина? Нет! Здравствуйте пожалуйста! Что же вы собираетесь здесь делать? Заводить граммофон? Слушать Вяльцеву?

Мы удрученно молчали.

– Что касается меня, – сказал врач, – то хватит! Я не намерен больше валять дурака.

– Как вы можете так говорить! – возмутилась Леля.

– Мадемуазель! – Врач сощурил глаза от злости. – Не горячитесь! Это вам очень идет. Вы становитесь в гневе совершенно прелестной – но и только. Повторяю – и только! Это пуф! Бессмысленные милые звуки. Мы с вами в капкане. Как это у Пушкина сказано: «Ах, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети»^{185}? Кажется, так?

– Вы паясничаете, доктор, – сказала брезгливо Леля. – Это просто противно.

– Смейся, паяц!^{186} – пропел доктор и рассмеялся. – А что же мне остается делать? Может быть, вы подскажете мне выход из этого дерьмового положения?

– Он пьян! – сказала Вера Севастьяновна.

– Здравствуйте пожалуйста, пьян! – спокойно ответил врач, ничуть не обижаясь. – Морфий у вас есть?

– Очень мало. Но камфары много.

– Если бы был морфий, я бы усыпил всех. И баста!

– Довольно этой дурацкой болтовни! – сказал я грубо. – Давайте нам все, что у вас есть. Мы сами будем работать.

– Пожалуйста! Сделайте одолжение! Милости просим! – театрально воскликнул врач. – Я отдам вам всю вакцину. Прививайте уже заболевшим. Потому что они все здесь больные. Это будет замечательный медицинский эксперимент.

– Знаете что, – сказал я и подошел к нему. – Замолчите, или я вас выкину отсюда, несмотря на то что вы капитан. Здесь-то уж нет никаких законов.

– Совершенно верно, – согласился врач. – Законов нет. Как в чумном городе. Берите вакцину! Действуйте! А я хочу спать. Я не спал двое суток. Это тоже надо иногда принимать во внимание, господа идеалисты.

Он пошел в угол стодола, повалился на солому и, уже засыпая, натянул на себя шинель.

– Пусть спит, бог с ним, – примирительно сказала Вера Севастьяновна. – Сестра, дайте нам вашу вакцину.

– Напишите расписку, – ответила сестра. Она, казалось, не обратила внимания на наш разговор с врачом.

Я написал расписку, и сестра выдала нам вакцину.

– Ну как? – шепотом спросила меня Леля.

– Что «как»? – ответил я. – Дело неважное. Вы побудьте здесь, а я сначала обойду с санитаром хаты. Посмотрю, что там.

– Нет! Я вас одного не пушу. И не потому, что я без вас не могу. – Она слегка покраснела. – Нет! Просто вместе нам всем не будет так страшно.

Мы вышли вчетвером – Вера Севастьяновна, Леля, я и санитар.

Серый дождь застилал поля. Как черные переломанные кости, валялась на огородах картофельная ботва. Была уже осень. Ноги расползались в раскисшей глине, смешанной с навозом и прелой соломой.

Ни одного дымка не подымалось над халупами. Но все же сильно пахло чадом, как от паленых перьев.

На задах деревни у околицы тлела куча перегоревшего тряпья. Чад шел от этой кучи.

– То жгут всякие шмутки с больных, – заметил санитар. – Называется дезинфекция! – насмешливо добавил он, помолчав.

В деревне не было ни собак, ни кур. Только в одном из стодолов мычала недоеная корова. Мычала тягуче, захлебываясь слюной.

– Да, – сказала вдруг Вера Севастьяновна. – Вроде как Дантов ад.

Мы вошли в первую же хату. В сенях Леля повязала нам всем на рот марлевые повязки.

Я открыл дверь из сеней в хату. В лицо хлынула теплая вонь.

Окна в избе были завешены. В первую минуту ничего нельзя было разобрать. Был слышен только монотонный детский голос, говоривший без перерыва одни и те же слова: «Ой, диду, развяжить мне руки», «Ой, диду, развяжить мне руки».

– Ни к чему не прикасайтесь! – приказала Вера Севастьяновна. – Посветите, пожалуйста!

Я зажег электрический фонарь. Сначала мы ничего не увидели, кроме поломанной деревянной кровати, заваленной кучей заношенных вещей. С печи свисали чьи-то ноги в постолах. Но самого человека не было видно.

– Кто тут есть живой? – спросил санитар.

– А я и сам не знаю, – ответил с печки старческий голос, – чи я живой, чи мертвый.

Я посветил на печку. Там сидел старик в коричневой свитке, с клочковатой, будто выщипанной бородой.

– Хоть люди в халупу зашли – и то спасибо, – сказал он. – Поможить мне, солдатики, я то я его сам не вытягну.

– Кого?

– Да вот он лежит коло меня, дочкин муж. Со вчерашнего вечера. То был жаркий, як печка, а сейчас доторкался до него, и то неприятно – захолодал вельми.

– Боже мой! – тихо сказала Леля. – Что же это такое?!

Куча тряпья на кровати зашевелилась, и детский голос опять заныл:

– Ой, диду, я уж не можу больше. Развяжить мне руки.

– Там на печке все кончено, – сказала Вера Севастьяновна. – Светите сюда.

Я осветил кровать, и мы увидели глаза. Огромные, блестящие от жара, черные глаза и пунцовый румянец на щеках.

Под тряпьем лежала девочка лет десяти.

Я осторожно сбросил с нее тряпье. Девочка затрепыхалась, изогнулась и вытянула перед собой руки, связанные рваным полотенцем.

Рубашка на груди у нее спустилась, и я впервые увидел черную оспу – багровые пылающие пятна с черными точками, похожими на присохший деготь. Пятна казались наклеенными на зеленоватую кожу девочки.

Девочка замотала головой. Темные ее волосы рассыпались. Из них торчала красная мятая ленточка.

Санитар принес из сеней холодной воды. Он все сокрушался, что больным связывают руки, чтобы они не расчесывали язвы.

– Ой, яка ж это мука, – говорил он вполголоса. – И за что такое палачество людям!

Леля дала девочке напиться. Я поддерживал девочке голову. Даже сквозь кожаные перчатки чувствовал сухой жар ее худенького затылка.

– Дайте камфару! – сказала Вера Севастьяновна. В хате запахло эфиром.

После камфары девочке впрыснули морфий. Леля вытерла ей лицо душистым уксусом.

– Ну что ж, – сказал мне санитар, – давайте снесем того мертвого.

Леля взяла меня за руку, но тотчас отпустила. Глаза ее умоляли, чтобы я не прикасался к мертвому, но она сказала:

– Только помните... Ну хорошо, хорошо!

Мертвый лежал на рядне. Мы стащили его, взявшись за концы рядна, стараясь не прикасаться к трупу. Все-таки мы уронили его, но уже на пороге.

– Киньте его в стодол, – посоветовал нам старик. – Там уже двое лежат.

Дверь стодола была подперта вилами. Внутри на земляном полу лежала лицом вниз старуха и рядом с ней девочка лет пяти.

– Ой, война, война! – сказал санитар. – Взять бы цих генералов да политиков да в этот гной – носом! Катюги проклятые.

Мы вернулись в хату. Надо было ее проветрить, но на дворе было уже холодно, как перед первым снегом.

– Печку бы истопить, – предложил санитар, – так и то кругом все пожгли. Немае ни одного полена.