половину, чтобы услышать ответ.
Пришлось мне сказать правду: пакет отправился в один из мусорных баков во дворе нашего дома.
— Я его выбросила.
— Что?
Мама не поверила своим ушам.
— Я его выбросила в мусорный бак.
— Ты с ума сошла? Там была вся моя обувь!
Коринна покачала головой: ай-ай-ай!
А мама чуть не упала.
В пакете с мамонтом были ее сапоги, ее любимые туфли, в которых она ходит на работу, и, главное, там были лодочки, которые она купила себе к причастию Коринны. Эти лодочки были совсем новые, они ей натирали. Она хотела, чтобы сапожник их растянул.
— Ты же никогда не выносишь мусор! Зачем ты вынесла этот пакет?
— Хотела тебя порадовать…
— Да, умеешь ты порадовать!
У мамы были слезы на глазах.
— И мои новые туфли…
Она так и стояла передо мной. Думала, что же теперь делать. Она не могла поверить, что ее обувь увезли на свалку.
— Может, ты купишь себе другие?
Вот уж точно, мне «лучше бы помолчать». Мама чуть не влепила мне затрещину.
— Может, покажешь мне дерево, на котором деньги растут?
Больше я ничего не сказала.
— Спустись-ка, поищи в мусорных баках, мало ли…
Я пошла во двор к мусорным бакам. Я отлично знала, что не найду там пакета. Мусоровозы проезжают каждое утро в восемь часов. А то и раньше. Я иногда вижу их, когда иду в школу. С какой стати они бы не приехали именно сегодня? Я шла и знала, что ничего не найду. Я ничего и не нашла. Все-таки открыла один за другим все баки. На всякий случай проверила, не прилип ли пакет к дну, хотя мусоровоз сильно трясет их, когда переворачивает, чтобы опорожнить. Даже раздавленная банановая кожура — и та отвалится.
Я вернулась ни с чем. Больше про обувь не было разговора всю неделю. Я даже упомянуть боялась о Кориннином причастии. Маме придется идти в церковь без туфель.
И вот сегодня утром тема «обувь в пластиковом пакете с мамонтом» опять всплыла.
— Сибилла, ты сейчас пойдешь к Анжеле и при-не-сешь мне ту-фли.
Она так и сказала, по слогам, чтобы я не вздумала, чего доброго, и Анжелины туфли выбросить. Мама не купила себе новые туфли. Для причастия Анжела обещала одолжить ей свои.
— Но я не могу! Меня сегодня ждет отец Клеман дю Валь-де-Гевиль!
Мама и слушать ничего не захотела. Коринне надо готовиться к важному событию, Жоржетта еще мала, и ей нельзя идти одной. Я бегом поднялась по склону до тетиного дома. Она дала мне туфли для мамы.
— Разве у тебя ноги не меньше маминых?
Анжела вздохнула:
— Отнеси их маме.
Я бегом спустилась. На четвертой скорости одолела шесть этажей. Отдала маме пакет с туфлями. И опять бегом — по улице Картезианцев до церкви Святого Бруно.
Я торопливо перекрестилась на пороге. В церкви бегать нельзя. Я вихляюсь, переставляя ноги как можно быстрей. Отец Клеман дю Валь-де-Гевиль уже пятнадцать минут ждет меня в ризнице. Какой огромной кажется мне сегодня эта церковь! Я прохожу купель, придел Святого Петра, придел Святого Франциска… Двенадцать маленьких приделов. Скорее. Вот и дверь ризницы.
— Здравствуйте, святой отец, — запыхавшись, выпаливаю я с порога.
— Здравствуй, детка.
Он не ругает меня. Он-то знает, что я как могла старалась не опоздать; я вся мокрая, мои легкие сейчас выскочат изо рта или из ноздрей. Уже два года я пою в церковном хоре у отца Клемана дю Валь-де- Гевиля. Я здесь единственная девочка. Сама попросилась. Отец Клеман дю Валь-де-Гевиль сказал, что он очень рад и Господь Бог тоже. Рады были все, кроме Жоржетты и Коринны. Жоржетте тоже приходится иногда петь в церковном хоре, с тех пор как я попросилась.
— Ваша сестра проявила замечательную инициативу, — сказала мама. — Вам надо бы взять с нее пример.
— Мы и так ходим на катехизис и к мессе на Рождество, и на Пасху, и на все крещения, свадьбы и причастия! Зачем еще просто так ходить? — спросила Жоржетта.
— Не просто так, — ответила мама.
А я спросила Жоржетту:
— Ты хочешь попасть в рай?
— Да.
— Чтобы попасть в рай, надо обязательно ходить к мессе.
Вопрос был решен. Теперь мы все втроем постоянно ходим к мессе. Мы с Жоржеттой поем в хоре. Коринна долго торговалась. Она в хоре не поет, слушает службу в нефе.
В ризнице красиво. Стены обиты ореховыми панелями. Даже пол ореховый. Я быстро влезаю в мой белый стихарь. Святой отец рядом, смотрит. Теперь ему уже не надо мне помогать. Я научилась в два счета завязывать тесемки на поясе. Он только надевает мне на шею крест. Стихарь у меня с капюшоном. Никак не получается набросить поверх него толстый шнурок.
Святой отец уже облачился в ризу. Остальное он наденет потом.
— Идем, подготовим алтарь, — говорит он мне.
О, это большая честь! Видит Бог, я много помогаю в церкви Святого Бруно. Я даже звонила в колокола в прошлое воскресенье. Но готовить алтарь мне никогда не разрешали.
Отец Клеман дю Валь-де-Гевиль протягивает мне чеканный серебряный подносик, на котором стоит совсем малюсенький кувшинчик с красным вином. Это кровь Христа. Он будет ее пить на службе, а сначала вкусит Его тело.
Мы ходили по церкви как у себя дома. Святой отец показал мне верхнюю часть алтаря. Открыл золоченую дверцу. Похоже на сейф. По воскресеньям он достает оттуда просфоры для прихожан и одну большую — для себя. Это его сокровище.
Он сделал мне знак подойти. И я вошла в алтарь! Я была в святая святых. Я сама положила просфоры в коробочку. Он закрыл золоченую дверцу и погладил меня по голове. Я все сделала как надо!
Мы были в дарохранительнице. В первый раз я увидела трансепт, весь целиком.
— Красиво, правда?
— Да, святой отец.
— Иди-ка сюда. Видишь? Это небеса в движении.
Я увидела над балдахином белый мрамор, из которого как будто высовывались мраморные ангелочки. Никогда раньше я этого не видела!
— Небеса окружают землю. Ты разглядела золотой шар? Это земля. Над ней возвышается крест. Это символ картезианского ордена.
Картезианский орден. Улица Картезианцев рядом с моим домом, по ней я только что бежала вверх, вниз и опять вверх.
— На нем написано: «Крест стоит, пока вращается мир».
