— Конечно, хорошие. Откуда они?

— Подарок, однако.

— Кто подарил?

— Дочка.

— Ваша родная дочка?

— Совсем родная. Сестра родная. Ее дочка.

— Как ее зовут?

— Мария, сестра Мария.

— А дочку как зовут?

— Эльга.

Все спуталось в голове у Савина. Почему Эльга? Ведь это река Эльга! А она — Ольга. Может быть, на русский лад — Ольга? А на самом деле имя такое же, как у реки?

— Я тебя знаю, — неожиданно произнес старый. — Ты ходил зимовье.

— Она рассказывала вам? — встрепенулся Савин.

— Да.

— Где она сейчас?

— Кушать, однако, будем. Садись, гость.

— Она уехала куда-нибудь?

— Да.

— Куда?

— Кушать давай.

Хозяйка тоже подсела к столу, и Савин обратился к ней:

— Скажите, пожалуйста, куда уехала... Эльга? — Он с трудом произнес новое для себя имя.

Та открыла было рот, чтобы ответить, но дед зыркнул на нее глазами, а она поджала толстые губы.

Они заговорили между собой по-своему, Савин лишь понял, что хозяйка в чем-то убеждала мужа, он возражал, и их спор явно имел отношение к нему.

— Ушла Эльга, — сказал наконец Иннокентий. — Ушла. За сыном ушла.

— Куда ушла?

— Далеко.

Он не выдержал больше, вскочил с места, закричал обиженно:

— Вы что, ненормальные, что ли? Я люблю вашу Эльгу! Я к ней приехал. Она жена мне, поймите. Вы что же, счастья своей племяннице не хотите? Неужели вы такие недобрые?

Иннокентий аж искривился весь, слушая его. Беспомощно поглядел на бабку. Та уткнулась в тарелку, словно, выговорившись, отрешилась от всего.

— Что же вы молчите? — продолжал Савин. — У нее что, сын родился?

Бабка подняла голову от тарелки. Произнесла:

— Хабаровск.

— Так она в Хабаровске?

Хозяйка закивала согласно:

— Сын рожает.

Савин выскочил из-за стола. Схватил портфель, крикнул «До свидания!» и очутился на улице. И встал как вкопанный. Тут же вернулся обратно. Остановился на пороге.

— Я же не знаю ее фамилии, скажите — как?

Бабка прошла за ситцевую занавеску. Иннокентий тоже вышел из-за стола, подшаркал к Савину, встал перед ним, маленький и виноватый.

— Ты пришел. Эльга знала. Говорила: не скажи, где я. Однако сказал, — заглядывал снизу Савину в глаза, словно пытался что-то прочитать в них. А у самого глаза были, как у молодого, словно по ошибке попали на его изборожденное морщинами лицо. И взгляд из узких прорезей требовал, пытал, умолял.

Савин понял и ответил:

— Я очень люблю Эльгу. Мы будем хорошо и дружно жить. И станем приезжать к вам в гости.

Иннокентий стушевался, закрутил головенкой на худой шее, сел на лавку, нашаривая рукой трубку. Бабка вышла с конвертом в руках, подала его Савину.

— Брат Коля, — ткнула корявым пальцем, в адрес.

Савин бережно взял конверт, щелкнул портфельными замками, увидел внутри белый квадратный сверток. Вытащил, развернул на глазах, отделил половину денежных знаков, протянул хозяйке:

— Возьмите, это — Эльгины.

Она выпрямилась, промелькнула вдруг в ней давняя гордая стать, поджала полные губы, отвернулась.

— Это же — Эльгины!

— Мои много деньги есть, — сказал Иннокентий. — Новый дом не хочу. Эльге дам. Хорошо.

— До свидания, — тихо произнес Савин.

— Ходи, бойе. Хороший тропа тебе...

Сутки тянулись для Савина медленно и вязко. Еще одну ночь провел он вместе с Генкой. С равнодушием глядел на трех огромных тайменей, попавшихся на искусственного мыша. Лежал на зеленой постели, всем телом чувствуя исходящее от прогретой земли тепло, слушал вдовье кукование кукушки и считал часы, оставшиеся до рассвета. Под утро, когда Генка, нарыбачившись, явился к костру и уселся на лапник, дожидаясь в чайнике бульканья, Савин рассказал ему про зимовье, про встречу с дядей Ольги (Эльги), про хабаровский адрес.

— А чо, — сказал тот, не дослушав, — жены из них верные. Надежные для семейной жизни. Не то что городские. — Помолчал и сказал: — Невтерпеж тебе, чую. Собираться, однако, будем:

С нетерпением глядел Савин на проплывавшую мимо сивую от тумана тайгу. Выползло солнце, разогнало бель и подзолотило деревья. Генка миновал свой родимый Усть-Ургал и причалил ниже по течению, в том месте, где проходила притрассовая автодорога, чтобы Савину быстрее и удобнее было добраться до своего поселка...

Он добрался на первой попутке. До вертолета оставалось еще больше трех часов. Заглянул по пути в штаб, просто так, чтобы потолкаться, потянуть время, забрать газеты. Помощник дежурного протянул ему их целую пачку.

— Письмо вот еще. Женским почерком...

Савин с недоумением вертел в руках конверт, смутно понимая, что почерк ему знаком. Это ощущение вызвало в нем настороженность, какую-то опаску. И, уже выходя из штаба, он понял, от кого письмо. Не распечатывая конверта, быстрым шагом пошел наверх. По знакомой тропинке, мимо того места, где лежал зимой огороженный колышками двухметровый обломок дерева, убивший Ивана Сверябу. Остановился. Все тут заросло, и само место прикрыл куст багульника, отполыхавшего по весне сиреневым цветом.

На самом верху Соболиной сопки присел на поваленное дерево, вскрыл конверт.

«Здравствуй, Малыш!»

Что-то дрогнуло в нем, будто не глазами пробежался по буквам, а услышал въяви давний голос и цокот каблучков по тротуару. Услышал с досадой и с пониманием, что надо остановиться и обернуться.

«Здравствуй, Малыш! Где ты и как ты? Скоро ли закончишь свою стройку века? Я даже завидую тебе, когда слышу: БАМ! Как колокол, который зовет к тебе.

Как ни странно, Малыш, но я не могу отделаться от тебя. И отец тоже, как колокол, гудит. Объясняет, что ты — цельная натура, а я избалованная барышня. А мне это и без него известно. И без его напоминаний не могу забыть тебя. А ведь стараюсь, Малыш. Вчера мы собирались нашим курсом. Кто не смог приехать, прислал телеграммы. А от тебя — ничего. Меня все спрашивают, а что ответить, если сама не знаю. Сидели в «Праге», пели студенческие песни, помнишь, про зачетку?..»

Письмо было длинным. Савин дочитал его до конца, видя между строк, как мается от неуверенности королева в серебряных туфельках. Прочитал, не задерживаясь на строчках, лишь в самом конце запнулся на словах: «Будешь в отпуске, загляни. Думаю, нам найдется о чем поговорить и что вспомнить».

Машинально сложил листок, сунул в конверт. Какой-то миг перед ним еще стояло ее лицо с растаявшими льдинками в глазах. Затем оно расплылось, и где-то вдалеке шевельнулись тальниковые