милорд. — Матушка, мне надоели мои волосы. Когда же и я начну носить парик? Скажи, Гарри, а откуда у тебя такой славный steenkirk?

— Это из кружев вдовствующей виконтессы, — отвечал Гарри. — Она подарила мне и это и еще много других красивых вещей.

— Выходит, вдовствующая виконтесса не такая уж плохая особа, — заметил милорд.

— Она не так… не так красна, как себя малюет, — сказала мисс Беатриса.

Брат расхохотался.

— Вот я ей передам и скажу, что это ты сказала, Трикс; честное слово, скажу! — воскликнул он.

— Она и сама поймет, что у вас не хватило бы на это ума, милорд, сказала мисс Беатриса.

— Ну, не будем ссориться в день приезда Гарри, — сказал молодой лорд. Попробуем до Нового года дожить в мире. А теперь — за рождественский пирог; кстати, вот и вино; ах, нет, это Пинкот с чаем.

— Угодно вам выбрать чашку, капитан? — спросила госпожа Беатриса.

— Вот что, Гарри, — продолжал милорд, — после завтрака я покажу тебе своих лошадей, а вечером мы отправимся расставлять силки для птиц, а в понедельник в Винчестере большой петушиный бой… Ты любишь петушиные бои, Гарри? Сэссекс против Гэмпшира, двадцать одна пара петухов, ставка десять фунтов и пятьдесят фунтов последний бой.

— Ну, а ты, Беатриса? — спросила миледи. — Чем ты позабавишь нашего гостя?

— Я буду его слушать, — сказала Беатриса. — Уж, наверно, у него много найдется, о чем порассказать нам. И я заранее ревную к испанским красавицам. Признайтесь, Гарри, хороша была та монахиня в Кадиксе, которую вы спасли из рук солдата? Ваш слуга вчера вечером рассказывал об этом на кухне, а миссис Бетти пересказала мне, когда причесывала меня поутру. И еще он говорил, что вы, верно, влюблены, потому что целые ночи просиживали на палубе без сна и целые дни занимались писанием стихов.

Гарри подумал, что если вчера он нуждался в теме для своих стихов, то сегодня он обрел ее, и что никакие Линдамиры и Арделии, воспетые стихотворцами, не могут сравниться красотою с этим юным созданием, правда, вслух он ничего не сказал, но кое-кто другой сделал это за него.

То была сама его дорогая госпожа, которая, выждав окончания завтрака и оставшись с Эсмондом наедине, тотчас же завела речь о своих детях, — о нраве каждого из них и о своих надеждах и тревогах, связанных с их будущим.

— Сейчас, покуда оба они дома, в родном гнезде, я не боюсь за них, сказала она, — но меня страшит тот час, когда они вступят в свет, куда я не смогу последовать за ними. С будущего года Беатриса начнет свою службу. До вас, быть может, дошли слухи о… о молодом лорде Блэндфорде. Оба они были еще детьми, и все это лишь праздная болтовня. Я знаю, моя кузина никогда не допустит, чтобы он сделал такую скромную партию, какую представляет собой Беатриса. Во всей Европе едва ли найдется принцесса, которую она сочла бы достойной своего сына или своего честолюбия.

— Ни одна принцесса в Европе не может сравниться с Беатрисой, — сказал Эсмонд.

— Красотою — быть может, — отвечала миледи. — Она очень красива, не правда ли? Я говорю это не как мать, ослепленная пристрастием. Вчера, когда она спускалась с лестницы, я наблюдала за вами; я прочла это на вашем лице. Мы, женщины, глядим тогда, когда вы и не подозреваете, милый Гарри, и видим больше, чем вам кажется; вот хотя бы только что, когда зашел разговор о ваших стихах, — а вы недурно писали, будучи еще мальчиком, — вы подумали о том, что Беатриса — прекрасная тема для стихов, ведь, правда, вы так подумали, Гарри? (Джентльмен, к которому были обращены эти слова, только и нашелся, что покраснеть в ответ.) И это верно, как верно и то, что вы не первый, кого пленило ее хорошенькое личико. На это не нужно много времени. Такие глаза очень скоро узнают свою силу и очень рано научаются пускать ее в ход. — И, поглядев на него долгим, проницательным взором, благородная вдова вышла 'из комнаты.

Да, это верно: такие глаза в пять-десять взглядов покоряют человека; он раб, он весь горит; он забыл обо всем на свете; их блеск так ослепил его, что недавнее прошлое уже подернулось для него туманом; и они кажутся ему столь прекрасными, что он жизнь готов отдать за то, чтобы они светили только ему одному. Что нежная любовь самых дорогих друзей рядом с подобной драгоценностью? Воспоминание может ли быть сильнее надежды? Покой томления? Благодарность — желаний? Мне случалось бывать в богатейших сокровищницах Европы, и, глядя на королевские бриллианты, я думал о войнах, которые велись ради обладания ими; о великих правителях, из-за них свергнутых и умерщвленных или же их ценою выкупленных из неволи, о миллионах, истраченных на их покупку, и о смельчаках, поплатившихся жизнью за попытку добыть из недр земли эти маленькие сверкающие стеклышки, которые для меня не дороже пуговицы на шляпе. И есть другие блестящие безделушки (столь же чистой воды), из-за которых, с тех пор как существует род человеческий, люди ссорятся и убивают друг друга; но век их недолог: пройдет десяток-другой лет, и они померкнут и потускнеют. Где теперь те алмазы, что озаряли чело Клеопатры или сверкали в глазницах Елены?

На следующий день после прибытия Эсмонда в Уолкот Том Тэшер получил дозволение отдохнуть от своих обязанностей и, нарядившись в парадную одежду, отправился изъясняться в своих чувствах некоей молодой особе, с которой его преподобие мечтал сочетаться законным браком и которая, как оказалось, была не вдовою виконта, а осиротевшей подругой саутгемптонского пивовара, обладательницей двух или трех тысяч фунтов; ибо сердце доброго Тома всегда столь исправно повиновалось рассудку, что даже сама Венера, будь она бесприданницей, не заставила бы его забиться. Итак, он уселся на своего мерина и рысцой затрусил навстречу радостям любви, предоставив Эсмонда обществу его дорогой госпожи и ее дочери, а также молодого лорда, восхищенного не только перспективой беседы со старым другом, но и временным избавлением от наставника и его латыни.

Со свойственной ему искренностью и простодушием юноша болтал о различных предметах и людях, в том числе немало и о самом себе. Легко было заметить, что и он и его сестра всегда одерживали верх над любящей матерью, в то же время постоянно оспаривая друг у друга первенство в ее сердце; и хотя добрая леди утверждала, что любит обоих одинаково, было нетрудно догадаться, что Фрэнк — ее любимец и баловень. Он и сейчас командовал всем домом (кроме разве строптивой Беатрисы) не хуже, чем в дни своего детства, когда, бывало, муштровал деревенских мальчишек в играх и даже со вкусом поколачивал их, точно заправский капрал. Что же до Тома Тэшера, то его преподобие являл в обращении с молодым лордом те почтение и обходительность, которые он всегда выказывал всякой знатной особе, независимо от ее лет или роста. Впрочем, молодого лорда нельзя было не любить — так подкупающе мила была вся его повадка, его красота, веселость, звонкий смех и мелодичный голос. Он пленял и покорял всюду, где только появлялся. Я уверен, что его дедушка, старый декан, и ворчливая старуха домоправительница миссис Пинкот точно так же были его рабами, как и мать; что же до Эсмонда, то и он вскоре испытал на себе действие чар юноши и подчинился им, как все прочие в доме. Одно лишь присутствие Фрэнка и его бесхитростная беседа доставляли ему удовольствие, какого он никогда не испытывал от общества людей, приятнейших в обхождении или блиставших умом. Когда юноша входил в комнату, словно солнечный луч озарял все кругом; его смех, его болтовня, благородная красота его черт и ясный взгляд веселили душу, тая в себе неизъяснимое очарование. При первом жалобном слове рука его опускалась в карман за кошельком, и весь он уже горел сочувствием и желанием прийти на помощь. Его успех у женщин, когда год или два спустя, совсем еще мальчиком, он вступил в свет, и те безумства, которые они ради него совершали (как, впрочем, и он ради них), напомнили о карьере Рочестера и затмили славу де Граммона. Даже кредиторы любили его; и самые жестокосердые ростовщики, равно как самые чопорные и неприступные представительницы прекрасного пола, ни в чем не могли ему отказать. Он не был одарен особым остроумием, но что бы он ни говорил, казалось, другому так никогда не сказать. Я видел, как женщины толпились вокруг него в фойе Брюссельского театра; а когда во время представления он сидел на сцене, публика больше глядела на него, чем на актеров; и я помню еще, как под Рамильи, когда он был ранен и упал, огромный рыжий шотландец-сержант зарыдал, точно женщина, бросил свою алебарду и, подхватив его на руки, как малого ребенка, вынес из-под неприятельского огня. Трудно было представить себе пару, более прекрасную, нежели эти брат и сестра; хотя после того, как птенец вылетел из материнского гнезда, их редко видели вместе.

Спустя два дня по прибытии Эсмонда, во время обеда (то был последний день года и для Гарри Эсмонда столь радостный, что, казалось, ради него не жаль всех перенесенных и ныне забытых страданий),