Она села. Выбора не было. Хотелось спросить, где отец, но слова не шли с языка. Зачем их привезли в Париж?

– Меня зовут Ушар. Вы нужны мне. Вы сделаете то, что я скажу, иначе я убью вашего отца, – бесстрастно произнес мужчина.

Хотелось крикнуть: зачем? Что вам нужно?

– Вы хороши собой. Отлично. Герцогу нравятся только красивые женщины. Если понадобится, вы будете спать с ним.

Она вскочила с расшатанного стула и воскликнула:

– О чем вы говорите? Какой герцог? Я не знаю никакого герцога! Что вы сделали с моим отцом?

– Еще как знаете. А вскоре узнаете еще лучше. Вы наполовину англичанка. Я нахожу забавным, что вы поможете мне добиться своей цели. Англичане привыкли думать, что правы только они и никто другой. Я думаю, не переспать ли с вами для начала мне самому, дабы убедиться, что вы сумеете соблазнить герцога, если, конечно, до этого дойдет. – Он повернулся к первому конвоиру. – Вы раздевали ее? Осматривали?

Тот покачал головой.

– Цыпочка была слишком испугана, а ее папаша просто лез вон из кожи. Я боялся, что его придется убить. Хотите, чтобы мы раздели ее сейчас? – Ушар посмотрел на Эванджелину, медленно покачал головой и вдруг рассмеялся.

Он смеялся долго, а затем без предупреждения монотонно запел по-латыни – ни дать ни взять кюре, читающий проповедь прихожанам.

Люди, стоявшие за ее спиной, присоединились к Ушару; их голоса, высокие, чистые и звонкие, как у мальчиков, эхом отдавались от стен кельи…

Эванджелина вздрогнула и очнулась. Сердце колотилось, по лицу катился пот, она задыхалась.

Сон.

То был всего лишь сон. Но почти все это случилось наяву. Вот только почему ей приснилось, что Ушар и его подручные пели по-латыни? Она не поняла, что именно они пели; не в этом ли заключалась разгадка? Она не имела представления о том, что будет дальше.

Сон.

О Боже, это было слишком похоже на правду. Эванджелина стряхнула остатки дремоты и сбросила одеяло. Она справится. Если не справится, ее отец умрет. Слава Господу, она добилась главного. Герцог сразу принял ее, обласкал и причислил к домочадцам Чесли. Она станет няней лорда Эдмунда, если понравится мальчику. Драма, написанная Ушаром, шла своим чередом, и Эванджелина не могла переписать ее роли, включая свою собственную.

В окна спальни светило яркое утреннее солнце. Камин не горел, но этого и не требовалось. Было тепло как летом. За годы, проведенные Эванджелиной в Англии, такое случалось несколько раз. Сначала шли проливные дожди, потом снежные бури, а на смену им приходили такие ясные, солнечные и теплые дни, что казалось, будто наступило лето, роскошное, жаркое и очень зеленое. Она посмотрела на голые ветви вязов. Да нет, какое там лето…

Естественно, вскоре возвращалась зима и начинала мстить. Эванджелине предстояло сделать многое, и самым главным из этого была необходимость подружиться с сыном герцога. Если он невзлюбит ее с первого взгляда, все рухнет. Он вспомнила, как говорила об этом Ушару. Тот только погрозил ей пальцем и сказал:

– Моя дорогая, если это случится, готовьтесь к похоронам отца. Правда, есть одна маленькая проблема. Вы никогда не найдете его тела.

Эванджелина поверила ему тогда, верила и теперь.

Она оделась и готова уже была выйти из спальни, как вдруг за дверью послышались чьи-то медленные шаркающие шаги.

Она ощутила приступ ужаса. Воспоминания о двух людях, которые схватили их с отцом и увели из дому, об их внешности и голосах были еще слишком свежи. Того, кто был моложе и красивее, звали Байроном. Лицо второго и его голос запомнились ей хуже. У него была физиономия хорька; казалось, этот человек за всю жизнь не сказал никому доброго слова. Слава Богу, они не причинили вреда слугам, Жозефу и Маргарите. Те просто стояли и через окна гостиной смотрели вслед каретам. Лица слуг, озаренные пламенем свеч, казались испуганными и бледными; оба пытались понять, что произошло. Ее посадили в одну карету, отца в другую. На рассвете они прибыли в Париж. А потом ее втолкнули в ту узкую комнату, где сидел Ушар.

Ее жизнь изменилась так быстро, так бесповоротно… Нет-нет, все это глупости! Она в Англии, в спальне замка Чесли. Никто не дежурит у ее дверей и не собирается никуда тащить. Она ущипнула себя за щеки, чтобы к ним вернулся румянец, и сказала на прекрасном, звучном французском:

– Entrez!

За дверью послышалось какое-то бормотание, и Эванджелина повторила, на сей раз по-английски:

– Войдите! Молчание.

Эванджелина нахмурилась и открыла дверь.

В комнату вошла старушка. Из-под красивого темно-синего платья, обтягивавшего тонкую талию по моде прошлого века, выглядывали худенькие ножки. Кожа на ее лице напоминала пергамент, спина скрючилась от возраста. Жидкие седые волосы, не прикрывавшие розовой кожи, были собраны в пучок. Женщина едва доставала Эванджелине до подбородка. Старуха была такой хрупкой, что, казалось, вот-вот рассыплется. Однако стоило ей поднять взгляд, как стало ясно, что это всего лишь видимость. Ее глаза были глазами юной девушки: красивыми, голубыми как летнее небо, лучившимися умом и добротой.

Может, это выжившая из ума тетушка, которую герцог держит на чердаке? Эванджелина протянула руку, готовая к тому, что старая леди рухнет на месте, и представилась:

– Меня зовут Эванджелина. А кто вы?

Старая дама молчала. Она внимательно разглядывала девушку, склонив голову набок, как любопытный воробей.

– Мэм, я могу что-нибудь сделать для вас? Но если вы заблудились, боюсь, что ничем не смогу вам помочь. Я приехала в Чесли только вчера днем.

– О, я знаю, кто я такая, и знаю, кто ты, малышка. Ты кузина покойной ее светлости, ставшая взрослой. – Старушка говорила очень мягко, с едва уловимым шотландским акцентом; ее речь напоминала песню.

– Я не такая уж малышка, – с улыбкой ответила Эванджелина. – Отец называл меня своей большой девочкой и был прав. Не угодно ли присесть, мэм? Если хотите чаю, я могу позвонить горничной.

– О нет, я не пью это мерзкое варево. Только очищенный настой сосновой коры… О да, девочка ты большая, в смысле рослая. Небось, думаешь, что сейчас я растянусь прямо у тебя на ковре?

– От души надеюсь, что нет. Пожалуйста, садитесь. Расскажите, кто вы и что я могу для вас сделать.

– Я – миссис Нидл, – важно сказала она и сделала паузу, явно уверенная в том, что Эванджелине уже знакомо это имя.

– Добро пожаловать, миссис Нидл. Рада познакомиться с вами.

– Ты не так красива, как покойная ее светлость, но в тебе больше силы воли, чем у той хитрой павы. Характера у нее не было ни на грош. А у тебя в глазах жар. Слишком смышленые глазки для малышки и ничуть не похожие на глаза покойной ее светлости. У той глаза были буйные; когда на нее находило, в них стоял гнев. Это была еще та штучка – избалованная, высокомерная, капризная. Подай ей то, подай это… Только и знала, что морочить голову моему мальчику. Одно хорошо: это тянулось не слишком долго. Она пыталась обманывать моего мальчика, отталкивала его от себя, потому что боялась умереть при вторых родах. Но это не помогло: она все равно умерла… Нет, вы только посмотрите на этот подбородок. Сильный, решительный, щедрый… Ты ведь готова отдать все, что имеешь, правда, малышка?

Эванджелина, не медля ни секунды, спросила:

– Что вы имеете в виду, когда говорите, что у меня в глазах жар?

Миссис Нидл саркастически рассмеялась, и Эванджелина испугалась, что у старухи вот-вот треснут хрупкие кости.

– Ох, малышка, ты узнаешь это только тогда, когда почувствуешь прикосновение его рук!