издевательство над белым джентльменом! было немыслимо. Батлера лечили объединенными усилиями: доктор Мид, местные знахари и прочие чудо-целители.
Чарльз медленно приходил в себя. На все вопросы о том, кто его похитил, он отвечал, что ехал по городу, упал с коня, далее ничего не помнит, очнулся в пыли, где-то на неизвестной дороге со страшной раной на плече, и от боли опять потерял сознание.
В равной степени с обывателями, о своих врагах хотел узнать и Батлер. Когда он смог вставать, то сразу же потребовал к себе чету Пэтиферов, желая от них узнать хоть какие-то сведения о разгадке тайны, которая снедала его самого. Факт письма, из-за которого он покинул дом, остался обществу неизвестным.
От Саймона он узнал, что весть о его исчезновении взволновала весь город. Это известие привело его в неописуемое помешательство. Батлер орал так, что казалось у него кровь хлынет горлом.
— Как!? — страшно чертыхаясь, ревел он, обращаясь к Юнии, Саймону и Филиппу, которые в тот момент находились у него в спальне. — Весь город знает, что у меня на плече клеймо?
— Наверное, — неуверенно отвечал Филипп, — но все переживают случившееся.
— Черта лысого они переживают! Они радуются. — Батлер стонал от ярости. Он не проговаривал всего того, о чем думал.
Его кто-то наказал. Наказал самым страшным образом — унизил гордость. Батлер должен был узнать кто это сделал. Иначе он не смог бы выздороветь.
Когда Пэтиферы ушли, а Филипп поднялся к себе в комнату, Батлер перебрался в своей кабинет, уставленный стариной мебелью, стал раскладывать пасьянс, которому его научила бабушка. Он вдруг подумал, что только карты могут подсказать ему истину.
Но карты не складывались. Батлеру пришлось садиться за трубку: думать самому.
Филипп начал исправно ходить в банк. То, что пугало молодого человека раньше — в новом образе жизни пока никак не проявлялось. О Эллин Филипп почти не думал. Во всяком случае так казалось Батлеру. Свидание с нею обоим представлялось невозможным.
Эллин продолжала писать письма в никуда.
Филипп регулярно проезжал мимо домика, в котором ее прятал отец, но связь между ними — их немая таинственная связь, которая должна была им помочь — не восстанавливалась.
У Филиппа начало изменяться мировоззрение. С каждым днем юноша убеждался в том, что деньги играют в этой жизни громадную роль. С их помощью можно было обрести абсолютную свобода и из-за них можно было познать самые изнурительные страхи.
Даже Пьер Робийяр, по мере того, как Филипп становился добропорядочным сыном саваннского общества начал изменять к нему свое отношение. Во всяком случае, такие слухи доходили до Батлера и, следовательно, до Филиппа. К тому же, кое-что Филиппу намекнул Харвей.
— Поймите, молодой человек, не все так сложно в нашей жизни. Достаточно хотя бы некоторое время вести себя благопристойно, чтобы о вас пошла совсем другая слава. Приличная.
И Батлер был этому тайным свидетелем. Филипп менялся на глазах.
Рецидив его авантюрного пыла стремительно угасал и хотя он иногда говорил о том, что было бы здорово стать мустангером, Батлер видел — это уже не так, как прежде прельщало юношу.
По всей видимости, никакой романтической истории с Эллин не предвиделось. Времена ночных сторожек и озерных берегов канули в Лету.
Батлер медленно поправлялся и имел много времени, чтобы обдумать все это.
Как-то он поинтересовался у Филиппа, каково состояние его дяди. Филипп был занят своими цифрами и ответил механически:
— Он не подозревает, что милые сестрицы разоряют его. Они каждый день шьют себе по-новому платью, покупают себе духи и пудру французского производства, а это стоит безумных денег.
— Откуда у тебя такая информация, — поинтересовался Батлер. От своих осведомителей он ничего подобного не слышал.
— В банке говорят, — мрачно ответил Филипп.
— Ах вот как! — двусмысленно произнес Батлер.
— Кроме того, дядя не занимается хозяйством. И это отражается на его кошельке.
'Это уже ближе к истине', — подумал Батлер.
— Имение перестало приносить доход, — продолжал Филипп.
Батлер выслушал информацию с интересом и закончил короткий разговор обстоятельным:
— Ах вот как? А что дела мистера Харвея? Он то как? Ведь поди, всегда сможет помочь твоему дяде случись что с его финансами?
— Смог бы, — не отрываясь от своих бумажек пробормотал Филипп. — Но не сейчас. И потом в банковском деле родство не играет никакой роли.
'Хорош фазан' присвистнул про себя Батлер. Неужели этот юноша успел незаметно стать циником.
А как же любовь? Она, говорят, излечивает от цинизма!
— Три последних операции мистера Харвея провалились, — продолжал мычать Филипп. — Его банк на грани разорения, но это тайна.
На этом слове Филипп испуганно посмотрел на лежащего перед ним эсквайра.
— Это тайна, мистер Чарльз. Не вздумайте ее кому-либо рассказать. Не подведите меня. Харвей только мне доверил истинное положение вещей.
— Он так тебе доверяет? — как бы невзначай спросил Батлер.
— Кто? Мистер Хар… — юноша от испуга перешел на косноязычие.
— Да-да. Мистер Хар! — передразнил его Батлер.
Филипп замялся.
— В некотором роде он доверяет мне как родному… сыну.
— Да ну? — удивился Батлер.
— Да-а. Я уж выдам еще одну тайну, раз живу в вашем доме. Неудобно что-либо скрывать от своего благодетеля. Мистер Харвей собирается меня сделать своим младшим компаньоном.
Батлер аж языком зацокал от восхищения.
— Ты действительно растешь, Филипп, — с ловко спрятанной иронией начал Батлер.
То, как он укутанный, лежал в постели, с перевязанным плечом напоминало античного учителя, который передает мудрость последнему ученику.
— Тебя изгнали из 'Страшного Суда' с двумястами долларами в кармане, а меньше чем через три месяца ты — уже младший компаньон своего родственника банкира. Прими мои поздравления!
— С удовольствием, мистер Чарльз.
— Ты так меняешься. Если раньше тебе ничего не стоило решиться идти на встречу с любимой девушкой и нырнуть, спасая свою и ее честь в озеро сквозь окно, в котором торчат острые стекла, то теперь ты знаешь сколько стоит самый дорогой, а сколько самый дешевый костюм в нашем городе. И ты уже думаешь, а стоит ли прыгать через разбитое окно, если на тебе дорогой костюм? Ты поразительно растешь, парень! А вот я как-то не приобрел таких навыков. — Почти для себя сказал Батлер. — Даже обидно.
Филипп сидя рядом с кроватью на которой лежал распростертый Батлер, с неудовольствие произнес:
— Пожалуйста, — не напоминайте мне, мистер Чарльз, то, что рождает во мне душевную боль. Я бы хотел забыть истории с погоней. Это неприятно.
Вся комната тонула в белом свете, который струился отовсюду: с белого потолка; с белых простынь, что покрывали Батлера; с белой скатерти на столе.
— Что же касается Эллин, я не стал меньше любить ее. Просто я понял, что развозя чужую почту или ныряя в ночное озеро, с ней быстрее не встретишься.
