Она обняла меня и сказала:
— Не волнуйся, малыш, у тебя по-прежнему есть мамочка. У меня хватит сил для всех.
Затем она прошла к себе в спальню и рухнула на кровать, уткнув лицо в холодную белую фланель.
Слышал, как мама встала в пять утра и начала стучать в алькове по клавишам компьютера. Моя спальня находится прямо над домашним офисом Ивана, и шум заставил меня встать. Я спустился, чтобы выразить недовольство. Мама испуганно обернулась:
— Я пишу наше совместное рождественское письмо. Иди спать.
Она такая невнимательная: во дни невзгод, если я все-таки сумел заснуть, меня нельзя будить.
Неужели я единственный человек в доме, кого хотя бы немного интересует приготовления к Рождеству? В доме нет ни свечи, ни сладкого пирожка, ни мешочка с орехами. И мне нужно собрать остаток сил, чтоб найти телепузиков.
Взял на всех книжные талоны из магазина «Уотерстоунс», за исключением мамы, для которой у меня уже есть подарок. Это набор миниатюрных туалетных принадлежностей, который я похитил в пансионе, где останавливался в прошлом году: шампунь, ополаскиватель, гель для ванны, набор для шитья, ватные палочки и подушечка для ухода за обувью. Я собираюсь положить набор в плетеную корзину и затянуть пленкой. Мама никогда не догадается, что это не настоящий подарок, купленный в магазине.
Мама еще не купила индейку, хотя нам, по-видимому, придется на Рождество принимать всю семью. Она проводит за компьютером по шестнадцать часов — все пишет свое нескончаемое совместное письмо.
Встал на рассвете, спустился и обнаружил, что мама все еще сидит перед экраном, а рядом с ней дымится переполненная пепельница. Указал ей, что она занимается бессмысленным делом, поскольку последний день отправки рождественских писем давно миновал, а мама ответила, что превратила письмо в поздравление с Новым Годом. Когда я сказал, что получил конфиденциальную и секретную информацию от Найджела и отправляюсь стоять за телепузиками в магазине «Сейфвейз», она сказала:
— Купи заодно индейку, рождественский пирог и все остальное. — Когда я захлопывал дверь, она крикнула: — И не забудь хлеб в соусе.
Ко времени моего прихода очередь за телепузиками составляла не менее тридцати человек; кое-кто провел здесь всю ночь. Я проклял бога, вошел, наполнил две тележки рождественской распродажей, отправился домой, разгрузился, положил индейку в ванну размораживаться, поехал в магазин игрушек, закидал в тележку кучу пластмассовой фигни для трехлеток и снова покатил домой.
Я сидел в своей комнате и заворачивал в цветную бумагу книжные талоны, когда кто-то с агрессивной настойчивостью начал трезвонить в дверь. Мама крикнула из компьютерного алькова:
— Господи, кто-нибудь откроет эту чертову
Уильям успел раньше меня.
На пороге стоял Гленн Ботт и смотрел сверху вниз на единокровного брата. В руках он сжимал большой конверт. Не говоря ни слова, он протянул конверт мне.
Не говоря ни слова, я конверт взял.
Гленн не осмеливался посмотреть мне в глаза.
Уильям спросил:
— Хочешь посмотреть мою ферму динозавров?
Гленн кивнул, и Уильям потащил его по лестнице вверх. Я направился следом, на ходу вскрывая конверт. Внутри находилась рождественская открытка. Типичный папаша в кардигане, с трубкой в зубах, сидит в кресле у пылающего камина, рядом на маленьком круглом столике красуются графин с виски и стакан. Сверху золотым тиснением выведено: «Папе на Рождество».
Внизу подпись — «Папе от Гленна».
Я поблагодарил его, и мальчишка нахмурился. Что ж, улыбки от него не дождешься. Он выглядел помесью классика английской поэзии Уильяма Брауна (такой же хохолок волос, торчащий на затылке) и более молодой, более светловолосой, более худой версии Гордона Брауна, нынешнего министра финансов.
Я не знал, что сказать мальчишке, и возблагодарил Бога за то, что Уильям общителен от природы. Но когда Уильям захотел в туалет, и мы остались одни, мне ничего не оставалось, как признаться, что я в, оттого, что не способен осуществить самое заветное желание Уильяма — подарить полный комплект телепузиков.
Значит ли это, что я подсознательно предупреждал мальчишку о своей родительской профнепригодности?
Наконец Гленн выдавил:
— А как мне вас называть? Папой или Адрианом?
— Папой, — ответил я.
С той минуты Гленн стал называть меня папой по меньшей мере один раз в каждом предложении. Своего отца я не звал никак.
Когда вернулся Уильям, Гленн встал и сказал:
— Мне надо идти, папа.
Мама ждала внизу у лестницы. Она слегка изменилась в лице, когда увидела Гленна. Мальчик густо покраснел, когда я их представлял, и мама, вопреки обыкновению, не смогла найти слов. Пришлось без лишних разговоров выпроводить мальчишку за дверь. Напоследок он сказал:
— Я еще приду, папа.
После его ухода, я помчался в магазин при «Бритиш петролеум» и в панике купил пластмассовый футбольный мяч. Может, удастся вызвать у мальчишки хотя бы мимолетный интерес к этой британской игре.
Вернулся домой и обнаружил маму на кухне вместе с Иваном. Она с какой-то безнадежностью говорила:
— Подожди до тех пор, когда его
— Полин, у этого ребенка нет тех преимуществ, что у наших детей: читательских билетов, полноценной пищи и т. д.
Это шутка: меня растили на полуфабрикатах.
Тут в разговор вмешалась Рои:
— Да он раскатывает на велосипеде стоимостью фунтов в двести.
— Наверняка краденый, — вздохнула мама.
Я бросился на защиту Гленна:
— Он мой сын и член семьи Моул. Мы должны научиться его любить.
Мама снова вздохнула:
— Я постараюсь не испытывать к нему неприязни, Адриан, но на
Рози еще больше настроила маму против Гленна, сообщив, что он псих и его три раза временно исключали из школы. Первый раз за то, что он бросал свои башмаки через дуб, растущий на территории школы (один башмак зацепился за нижнюю ветку), второй — за то, что заявил, будто мусака[88], которую подали на обед, — это «говно», а в третий — за то, что заявил преподавателю сравнительной религии, что Бог — это «большая сука», раз он позволяет случаться голоду и авиакатастрофам.
