– Постараюсь помочь им, как делала мама.

– Что, распахнешь двери Букингемского дворца?

– Ну, не все, – ответил Уильям.

– Ты очень добрый мальчик, и я тебя безмерно люблю, – сказала королева. – Прошу тебя, подумай хорошенько, прежде чем принесешь себя в жертву традиции, в которой остается все меньше смысла. По– моему, настало время больше думать не о королевском, а о семейном.

Чарльз представлял Камилле «Макбета». Реплики он обыгрывал, а ремарки произносил нормальным голосом. Единственным костюмированным элементом служило шелковое кашне, которым принц виртуозно пользовался, изображая персонажей. Первую жену он тоже пытался заинтересовать Шекспиром, читал ей «Ричарда Третьего», но она убила в нем вдохновение, шелестя страницами «Космополитен» и зевая.

Камилла же всем своим видом показывала, насколько ее захватили «Макбет» и Чарльзова игра, время от времени она комментировала действие: когда убивали детей Макдуфа, воскликнула: «Какой ужас!» – а когда Леди Макбет/Чарльз визжала в сцене отмывания рук, Камилла фыркнула: «Чокнутая мымра!» В какой?то миг игра Чарльза достигла дональд – синденовского[33] размаха, так что Тони Тредголд застучал в стену и крикнул:

– Потише, блин, а?

Камилла старалась полюбить Шекспира, как Чарльз, но никак не могла уразуметь этот старомодный язык. Почему в этих пьесах люди не говорят просто то, что хотят сказать, а все ходят вокруг да около? И вообще, Шекспир, похоже, считал зрителей дураками. В детстве Камилла смотрела «Сон в летнюю ночь» в Стрэтфорде, костюмы были очень милыми, но пьеса показалась ей ужасной белибердой.

Ну как этот Шекспир мог рассчитывать, что зритель поверит, будто девушка, заснув нормальной, проснулась и влюбилась в осла? Сама Камилла, конечно, обожала своего пони, но без романтики. Это ведь скотоложство, верно? То самое, что валлийцы, как рассказывал ей принц Филип, проделывают с овцами.

Чарльз обмотался шарфом и приступил к финальной сцене. Камилла дождаться не могла конца пьесы, но сидела, якобы захваченная действием, как много раз делала на коктейлях, угодив в ловушку до смерти скучной трепотни о каких?то незнакомых людях. Тут она услышала, что в щель для писем что– то пропихнули, и прервала углубившегося в длинный монолог Чарльза:

– Пойду возьму, пока собаки не добрались.

Она и впрямь едва успела. Одно письмо дергали в разные стороны Фредди и Тоска, а второе мусолил Лео. Чарльз накинул шарф на голову перевоплотившись в одну из ведьм, и с нетерпением ждал Камиллу. Она вернулась на диван, и спектакль продолжился. В финале пьесы Камилла так аплодировала, что у нее заболели ладони. Чарльз несколько раз поклонился и позволил себе довольно хохотнуть. Кто знает, может, в этот момент демоны, рожденные постановкой «Макбета» в Гордонстоунской школе, наконец оставили его.

В школьном спектакле Чарльз играл Макдуфа, и ему велели упасть на пол и поизвиваться в предсмертной агонии. В актовом зале царило гробовое молчание, и только один зритель громогласно хохотал. Это был отец Чарльза, герцог Эдинбургский. Позже в раздевалке учитель английского, который ставил пьесу, поздравил мальчиков с хорошим исполнением, а Чарльзу сказал:

– Что ж, Уэльс, я рад, что твой отец счел твою игру в нашей трагедии столь забавной. Наверное, нам стоит забросить Шекспира и в следующий раз поставить «Тетушку Чарли» [34].

Чарльз услышал в словах учителя не только упрек и недовольство своей актерской игрой, но и намек на пресловутую тетушку, принцессу Маргарет[35]. Его щеки запылали от стыда.

Мать тогда утешала его.

– Думаю, ты большой молодец, – сказала она, – что выучил все эти слова. Как только тебе удалось?

Отец же похлопал его по щеке, что замышлялось, видимо, как выражение нежности, и спросил:

– А почему ты не играл Макбета? Не хорош для тебя?

Первым Чарльз вскрыл письмо Лоренса Крилла и, просмотрев, перебросил Камилле со словами:

– Еще один бедняга с душевным расстройством.

Затем распечатал письмо Грэма, пробежал его глазами и резюмировал:

– Поразительно, до чего доходят некоторые из этих бедных безумцев. Этот вот утверждает, будто он дитя нашей с тобой любви. – Чарльз рассмеялся. – Какой?то Грэм из Руислипа.

Камилла потянулась за сигаретами, потом вспомнила, что курить в доме запрещено. И все же вынула сигарету и спросила ровным голосом:

– Что еще он пишет?

Чарльз углубился в просмотр трех листков, вынутых из конверта с руислипским штемпелем.

– Все это выглядит ужасно правдоподобно, – заметил Чарльз. – Он изрядно похлопотал, вот анализ ДНК, приписка к завещанию, копия свидетельства о рождении.

Выходит, этот Грэм родился в Цюрихе. Ты училась в пансионе в Цюрихе, так ведь, дорогая?

– Да, в шестьдесят пятом, – подтвердила Камилла.

– Грэм родился в шестьдесят пятом, двадцать первого июля.

Повисла длинная пауза. Чарльз почувствовал себя героем пьесы Пинтера.

– Помню, – сказала наконец Камилла, – тот июль выдался таким знойным. В родильной палате все окна были нараспашку, но все равно стояла духота. И где?то далеко позванивали бубенчиками коровы.

– Родильной? – поднял брови Чарльз. – Это что, была школьная экскурсия? По программе разговорного французского?

– Нет, – ответила Камилла. – Вопила я вполне по – английски. – Она начала всхлипывать. – Я не называла его Грэм, я назвала его Рори. Рори Джордж Виндзор.

Чарльз посмотрел на листки исписанной бумаги в своей руке.

– Так ты, что ли, хочешь мне сказать, дорогая, что этот Грэм вправду наш сын?

Камилла кивнула.

– Как это случилось? – спросил Чарльз.

– Ты же помнишь, дорогой, – сказала Камилла, – нас с тобой понесло после той перестрелки едой у Ники.

– Да нет, – досадливо сморщился Чарльз, – я спрашиваю, почему ты не сделала… э… операцию? Ну… э… процедуру. Ты, наверное, только и думала, как избавиться от… э… плода. Почему же ты этого не сделала?

– Я не собралась вовремя, – ответила Камилла.

– Ты ужасная копуша, дорогая, – вздохнул Чарльз. – Но уж конечно, нужно было рассказать мне.

– Когда я вернулась в Англию, это как?то выпало у меня из головы, – объяснила Камилла.

Она обняла Чарльза за шею и спросила:

– Ты на меня очень сердишься, мой маленький принц?

«Я – персонаж Шекспира», – подумал Чарльз и сказал:

– Позволь мне еще раз перечесть письмо, уже с полным осознанием того, что пером водил мой сын, а не какой?то заполошный дурак, имевший умысел осмеять нас, заявив о фальшивом родстве.

Камилла поспешила прочь. Она терпеть не могла, когда на Чарльза нападал, как она это называла, выспренний стих. Плюхнувшись на ступеньки заднего крыльца, Камилла жадно закурила. Нет, она не то чтобы напрочь забыла о ребенке, которого родила в Цюрихе. Разумеется, Камилла помнила об этой истории. Просто она была из тех женщин, что не мусолят события, которые не в силах изменить. Какой смысл плакать в день рождения брошенного малыша? Иногда она вспоминала о мальчике и гадала, где он и как живет, но ее воображение неизменно рисовало сына счастливым и сильным, а его приемные родители, насколько знала Камилла, считались у себя в Руислипе далеко не последними людьми. Большего она и не стала доискиваться. В пансионате не одна Камилла «сбилась с пути», как это называли монашки в приюте. Но она